– Я спрашиваю, кто?
– Аманда Мяхкие из Гармоники.
– Ага, Аманда! – воскликнул Йере.
– Ну и что?
– Ничего.
В этот момент их беседу прервал тонкий голосок, исходивший из-за ближайшего куста.
– Дорогие господа, если разрешите, то я составлю вам на минуту компанию. Не возражайте, ибо все гипотезы являются спекулятивными…
Перед Суомалайненами с глубоким поклоном появился Малышка Лехтинен. В блюде у Йере оставался еще один блин. Он попытался спрятать его куда-нибудь, но, не найдя подходящего места, сунул во внутренний карман пиджака.
Отец и сын сидели на лужайке словно невинные агнцы и смотрели на хилого, крошечного мужичонку, который держал под мышкой грубо сделанную мандолину. Малышке Лехтинену дали недельный отпуск. Он являлся подопечным лицом волостных властей, которого иногда отпускали из дома призрения для встреч со знакомыми. Когда-то он играл на скрипке в составе квартета в одном из кинотеатров, сопровождая музыкой немые фильмы. Затем пришло время звукового кино, и маленький музыкант испытал впервые затемнение в мозгах. Он стал уличным музыкантом, сменил скрипку на мандолину и принялся сочинять песни. В поэзии, как правило, рассудок ждет, чтобы кто-нибудь поинтересовался, есть ли он на самом деле. В случае с Аехтиненом разумом поинтересовались власти, и его уличный бизнес на этом закончился.
– Прошу прощения, уважаемые господа. Прекрасное вечернее настроение располагает к музыке. Я всегда делаю различие между музыкальной и логическо-грамматической сторонами языка. Разрешите присесть?
– Пожалуйста, – отозвался Йере и вопросительно посмотрел на отца.
Музыкант принял позу портного, снимающего мерку с клиента. И с места в карьер произнес целый монолог:
– Вы производите впечатление чересчур задумчивых людей, милые господа. Пожалуй, у вас есть причины для грусти, холода, голода. А может, вам просто скучно? Или вас мучают комплексы? Вам известна мораль Рихарда Вагнера? Вот отчего могут возникнуть комплексы. Мой хороший друг Фридрих Ницше считал жалость жизненной позицией, поэтому и относился с отвращением к вагнеровскому Парсифа-лю. Ницше никогда не испытывал чувства жалости. Итак, какова ваша оценка политической ситуации?
– Она зыбкая, – ответил Еремиас.
– Так и я думаю. Положение было бы во много раз прочнее, если бы лапуасцы2 постарались отправить на тот свет всех изобретателей звукового кино и оставили бы сапожникам их колодки. Слово «уничтожение», впрочем, звучит на редкость музыкально. Оно характеризует желание и животный характер, если можно так сказать, инстинктивную цель народа Финляндии…
– Конечно, можно и так сказать, – высокомерно улыбнулся Йере.
– Великолепно! Чувствуется, что вы человек умный. Пожалуй, даже образованный. Кто знает, может быть, вы даже подготовлены к выполнению сложной задачи? Но вернемся к политической жизни в ее животном звучании. Вот прекрасная тема для новой симфонии. Звуки, издаваемые животными, выражают инстинктивные намерения: в драке – это способ устрашения, в беде – призыв о помощи, в любви – способ соблазнить самку. Музыка также служит инстинктам.
Когда оркестр играет Ваазский марш или гимн воинов Дубинной войны3, у лапуасцев просыпаются инстинкты и они видят все в красном цвете. А когда перепуганный человек видит перед собой красное, у него появляется желание поиздеваться над ближними…
– Мы политикой не интересуемся, – прервал Малышку Еремиас, намереваясь встать на ноги.
– Я тоже, – ответил Малышка Лехтинен. – У нас в приюте разговоры о политике запрещены под угрозой наказания. А сослать человека – раз плюнуть. На прошлой неделе государственная полиция отправила в ссылку восьмидесятилетнюю старуху, которая тайно носила красную нижнюю юбку, а одного парализованного старикашку, назвавшего откормленную в нашем приюте свинью именем Вихтори, посадили в карцер за оскорбление великого вождя народа.
Еремиас многозначительно кашлянул:
– Я уже говорил, что меня политика не интересует.
– Ссылка – это не политика, – ответил Малышка Лехтинен, – в Финляндии она лишь увеселительная поездка. Надо же когда-нибудь и беднякам прокатиться бесплатно на автомобиле? Но почему вы, дорогие господа, такие хмурые? Надеюсь, я вас не обидел? О, понял, понял! Вы жаждете музыки. Вижу это по вашим одухотворенным лицам. Музыка – явление небесное. Она нужна людям любого возраста. Сыграю-ка я вам свою последнюю симфонию, которую сочинил в память о немом кино. Извольте, господа.
Малышка Лехтинен пружинисто вскочил и низко поклонился. Прошелся несколько раз по струнам мандолины и промурлыкал мелодию. Он напоминал актера, для которого игра на сцене – работа, а работа – всего лишь игра. Внезапно он отбросил в сторону свой инструмент, случайно попав им в пустую канистру из-под спирта, вытащил из нагрудного кармана губную гармошку и заиграл. Это, видимо, была «Симфония слез», ибо глаза музыканта тут же стали влажными. Колени его то сгибались, то разгибались в такт звукам мелодии, а губная гармошка, подобно пестику маслобойки, перемещалась из одного уголка рта в другой.
– Вот так, господа хорошие. Это было allegro non troppo. Играл ли я всю жизнь на губной гармошке? Нет, дорогие слушатели. Только четыре года. До этого играл на скрипке почти двадцать лет. Но если бы вы знали, сколько я заглотнул за эти годы горячительных напитков! Однако я не жертва вина, я его друг. Жертва вина? Чушь! Я жертва механизации, грамофонных пластинок. Ну, что вы понимаете в музыке? Достаточно покрутить ручку, заставить пластинку вращаться – вот вам и музыка. Ну да ладно… Ведь если я на скрипке сыграю «Крейцерову сонату» Бетховена, вы только покачаете головой и скажете: «Ах, сумасбродный Лехтинен, оставь скрипку, купи губную гармошку, или трубу, или же саксофон. Либо играй на танцульках. Будь таким, как Матти Юрван или Мальмстен и Пеккаринен». Ну и что? Купим итальянскую
