подумал мгновение, прежде чем приступить к делу. Любовь требует смелости, ухаживание – тактических ходов. И то и другое является детищем саморекламы, к которой примыкает определенная доля состязательного настроя. А его у него сейчас хоть отбавляй. Будь что будет, но надо действовать.
Он воспользовался самыми изысканными словами, прибегнул к трогательным выражениям, к лучшим средствам человеческого языка. Но нейти Кейнянен повернулась к нему спиной и закачала своими свободомыслящими бедрами. Затем она схватила парня в фланелевых брюках под руку и нежным голосом прародительницы Евы произнесла:
– Яшка, я хочу танцевать.
И девушка из редакции «Тосикертомус» исчезла из поля зрения Суомалайнена.
Йере снова стало ясно, что он всего лишь лирик, скиталец и плохой знаток людей. Он всегда отдавался первым впечатлениям и ошибался. Только впоследствии осознавал, что истинное «я» человека обнажается лишь в гневе и любви. Бессмысленно продолжать состязание, ибо молодые бегают лучше. Он чувствовал себя женским чулком со спустившимися петлями, который осязает женскую ножку последний день.
Незнакомое ему чувство ревности перешло в горечь и отвращение. Конечно, нейти Кейнянен красива, как куколка, но пуста и наивна. Может быть, даже несколько глупа. Она наверняка верит в то, что дети рождаются в капусте, а жизненные муки поэта – результат слишком тесной обуви.
Йере бежал из Долины любви, и вослед ему неслась мелодия «Черного Рудольфа».
О, где ты, цветок Юга…
Вечер уже уступил свое место сумраку ночи. Воздух был ласкающе тепл; поэты сравнили бы его с мягкой шерстью выдры. В кустарнике ворковали ночная птица и влюбленная молодая пара.
Небо, эта безграничная обитель, в которой беседуют ангелы, нависло над землей. Ночь в начале лета, неспокойный пыл молодости, мучительная радость рождения и созидания. Сердце человека готово разорваться в поэтическом экстазе.
Но размышления Йере Суомалайнена были далеки от поэзии. Он медленным шагом двигался к Денатуратной, а в голове засела ржавым гвоздем мысль о его оскорбленном «я». Почему он позволил девчонке превратить себя в шута? Куда девались его достоинство и находчивость?
Он на мгновение остановился, а затем развернулся и направился к шоссе, ведущему в город. Прошел небольшой участок пути и увидел на обочине дороги сидящего человека, который показался ему знакомым. Создавалось впечатление, что тот упал на насыпь и сейчас находился в окружении пустых консервных банок и бутылок. Йере внимательно взглянул на него и обрадовался. Они же старые знакомые, учились в одном классе. Магистр Ахопалтио вздрогнул. Вид у него был своеобразный, как у всех людей, изучавших десятки лет философию, питавшихся на деньги, полученные в наследство, и афооизмами Ницше.
Йере полгода как не встречал Ахопалтио, однако сейчас понял, что магистр был болен. Несмотря на теплую летнюю погоду, он закрыл свои уши черными матерчатыми наушниками и частично натянул на них шляпу. Судя по всему, у него болят уши: воспаление среднего уха или какая-нибудь подобная мучительная хворь. Йере радостно протянул ему руку.
– Здорово!
Ахопалтио тряхнул головой, но не произнес ни звука. Видимо, у него еще и воспаленные гланды, дифтерит или полипы на голосовых связках.
– Ты болен? – спросил Йере. – Я давно тебя не встречал. Ты больше не живешь в Кайвопусто?
Ахопалтио слабо улыбнулся, но не ответил.
– Не слышишь? Тебе что, медведь на уши наступил? – громко крикнул Йере.
– Зубы болят? Комплекс замучил? Запоры?
Ахопалтио вытащил из кармана блокнот, начертал несколько строк и протянул Йере для прочтения следующие слова: «Что ты спросил? Ничего не слышу».
Йере пронзила жалость. Его на резкость своеобразный одноклассник потерял слух и дар речи. Йере написал в ответ вопрос и протянул листок Ахопалтио: «Ты болен, и если да, то чем?»
Философ, ставший таковым по причине огромного наследства, отрицательно помотал головой. Затем подозрительно посмотрел вокруг, как бы в предчувствии опасности, и наконец снял наушники, под которыми оказались маленькие бархатные подушечки. Он убрал и их, а потом вытащил из ушей пять дюймов белой ваты.
– Значит, ты слышишь? – обрадовался Йере.
– Слышу, слышу! Но не кричи так громко. Садись и быстренько рассказывай.
Йере уселся на край канавы рядом с философом и промолвил:
– Не встречал тебя целых полгода. О, где ты, цветок…
– Замолчи! – со злостью крикнул Ахопалтио и зажал уши руками. – Не выношу этой песни. Я раб комплекса. Маниакально-депрессивный случай. Сам знаю об этом. Все симптомы циркулярной психической болезни, как утверждают врачи. Это мне и самому известно. Как услышу эту чертову песню, все в голове перемещается.
– Какую песню? – подозрительно спросил Йере.
– Ту, которую ты только начал напевать: «О, где ты, цветок Юга. « Йере покачал головой и тростью отбросил подальше несколько пустых бутылок, разбитый ночной горшок и расколотую вазу для цветов. Они сидели метрах в двадцати от общественной свалки, на которой обычно роются тряпичники в поисках кладов. Аетний вечер и ночь утратили свое очарование. В начале вечера он бежал от Малышки Лехтинена, а сейчас попал в общество другого тронувшегося умом. Ахопалтио всю свою жизнь изучал психологию и философию, пять лет писал диссертацию «Внешние раздражители духовной жизни человека и порождаемые ими комплексы», и вот автор этих трудов сидел перед Йере.
– Послушай, сосед, что же тебя все-таки мучает? – со всей серьезностью спросил Йере. – Ты совершил какое-нибудь преступление: хищение, убийство на сексуальной почве или подделал вексель?
