транспорта и в общественных уборных играли теперь «Четвертый позвонок». Любимая мелодия публики стала для Джерри ненавистной. Он начал замыкаться в себе и решительно отказывался подносить гребень к губам.
В течение четырех месяцев он получил более трехсот тысяч долларов. И все же он не был счастлив. Он хотел покоя, хотел убежать куда-нибудь, где не слышно «Четвертого позвонка».
Следуя совету мистера Эткесона, Джерри поместил свои деньги в три надежных банка. Они, все три, были самые большие и самые надежные в мире.
Эпидемия движется волнообразно, подумал Джерри, когда мистер Эткесон однажды объявил, что спрос на пластинки Джерри Финна день от дня уменьшается. Это было как бы деликатным намеком, что, мол, мистер Финн может, если желает, уехать из Чикаго, чтобы приехать обратно, когда потребуется. Джерри снял со своего счета все авторские отчисления и начал собираться в дорогу. Воображение влекло его в Южную Америку и на острова Вест-Индии. Но раньше он хотел повидать психолога Минвегена, хиропрактика Риверса и, может быть, также свою жену, от которой он за последние месяцы получил больше сотни писем, до сих пор оставшихся нераспечатанными. Джерри догадывался об их содержании: Джоан, наверно, занялась игрой на обернутом туалетной бумажкой гребешке марки «Джерри».
Глава двадцатая
«Уолдорф-Астория» была единственно подходящей гостиницей для человека, который получал больше, чем успевал проматывать. Артист Джерри Финн подвизался в этом избранном сословии. Он прилетел в Нью-Йорк на самолете и поселился пока что в «Уолдорф-Астории». Это произошло первого апреля пятьдесят третьего года, когда Америка переживала апрельскую шутку, организованную сенатором Маккарти. По случайному совпадению оба шутника — сенатор и виртуоз с гребешком — получили номера на одном и том же этаже, так что охотники за автографами имели возможность сразу убить двух зайцев — если позволительно так выразиться.
Джерри позвонил портье и заявил, что хочет жить в неизвестности и наслаждаться покоем.
— Слишком поздно, мистер Финн, — ответил портье. — В последних известиях по радио уже сообщили, что вы живете в нашем отеле. К тому же газетчики и фоторепортеры…
— Скажите им что я сразу же уехал, — прервал его Джерри. — Я дня два не желаю ни с кем встречаться.
— Но, мистер Финн, не лучше ли все-таки вам выступить открыто? Если вы будете что-то скрывать, то еще попадете на допрос к сенатору Маккарти. А ведь вы знаете, что…
Джерри положил трубку и сделался мрачным. Было еще только десять часов, но солнце уже поднялось высоко. Он отворил окно и впустил в комнату пыль и несколько мух. В этот день наступила весна и новое повышение цен. Пятая авеню, торговая артерия Манхэттена, предлагала покупателям модные новинки, цены на которые вовсе не были первоапрельской шуточкой. Босяки с берегов Гарлем-ривер бросились на поиски новых квартир, потому что перевернутые лодки, дававшие им приют, были спущены на воду. В воздухе действительно веяло весной. Но все-таки Джерри закрыл окно и лег на диван. Ему невмоготу было слушать доносившиеся с улицы весенние голоса. Всюду играли и напевали «Четвертый позвонок»…
Успех убил мечты. Джерри поднялся со дна и проснулся на вершине. Секрет успеха обычно всегда оставался секретом, поскольку лишь очень немногие преуспевали. Успех Джерри больше уже не был секретом. Каждому было известно, что он сколотил приличное состояние весьма беззаботным способом.
Ничто не могло удержаться в секрете. Даже состояние Джерри, сжатое в очень маленьком объеме: на трех банковских книжках. Около полудня в номер к нему вошли два аккуратно одетых господина, жизненная задача которых состояла в том, чтобы заботиться о денежных делах граждан. Один из них был примерно в возрасте Джерри, плечистый, как мамонт, румяный, с открытым взглядом; имя. его было Рот. Второй назвался мистером Риттером. Они старательно произнесли свои фамилии по буквам, обнажили головы и заговорили внушающим доверие языком банкиров, в котором слово «доллар» звучало особенно красиво.
Мистер Рот являлся основным оратором, а мистер Риттер поддерживал и подкреплял его речь.
— Мистер Финн, — начал мистер Рот торжественно. — Мой чикагский друг Говард Эткесон — вы ведь его знаете?
— Да, конечно, знаю очень хорошо.
— …сообщил мне, что вы вложили довольно значительную сумму долларов в три разных банка: Национальный торговый банк. Первый национальный банк и Новый торговый банк Средних Штатов. Это верно, мистер Финн?
— Верно, но…
— Разрешите мне все объяснить, мистер Финн! Все названные мною банки являются исключительно надежными финансовыми учреждениями. Я знаю их финансовое положение, как свои карманы. Но — тут я перехожу собственно к делу, ради которого мы осмелились вас потревожить, — они выплачивают по вкладам лишь полтора процента годовых. Не так ли обстоит дело, мистер Финн?
— Так, но…
— Простите, я продолжу, мистер Финн. Мы, мистер Риттер и я, представляем все-таки немного более авторитетное финансовое учреждение: Национальный банк финансистов, который не принимает вклады от мелких вкладчиков. Минимальная сумма вклада установлена в двести пятьдесят тысяч долларов, зато выплачиваемый доход — два с половиной процента годовых. Заметьте: на десять долларов с тысячи больше, чем в других банках. Причем все вклады гарантируются от инфляции, так что риска вообще не существует никакого.
Джерри все еще пребывал в некотором смятении, потому что раньше ему не приходилось слышать таких ясных речей. Он испытывал какое-то почтение к финансистам, которые отдавали всю свою нежность и любовь доллару.
— Чего вы всем этим добиваетесь, мистер Ро… Ро…
— Эр-о-тэ. Рот, мистер Финн.
— Да, какая же у вас цель, господа?
