помедлив с минуту, покраснел от гнева, ткнул руку в нос кардинала и приказал: «Целуй». Кардинал наклонился и поцеловал. Невольно напрашивается вопрос: разве это «целуй» при всей несхожести обстоятельств не напоминает самодурство и упоение властью, которое продемонстрировал принц в спальне Годоя?
108
Во второй главе своих «Мемуаров», после рассказа о том, как он был принят в гвардию Карла III, Годой пишет: «У меня было там два товарища, братья Жубер, французы, оба родились во Франции, получили там образование, были прекрасно подготовлены, отличались прилежанием, исполнительностью, нежным нравом и хорошими манерами, с ними меня связывали узы дружбы, глубокой и пылкой, какой она бывает в юношеские годы». Обращает на себя внимание повторение – много лет спустя – этой характеристики – «нежный». Возможно, не будет слишком смело предположить, что именно один из Жуберов был тем самым «иностранцем», который соблазнил Годоя?
109
Во второй части «Мемуаров» Годоя можно найти подробное описание неудавшейся попытки автора убедить Карлоса IV отложить эту свадьбу. Там же сообщается, что она была назначена на 14 апреля 1802 года.
110
Как мы уже знаем, после смерти герцогини Гойя вообще перестал писать. Однако в письме к Сапатеру по поводу макияжа герцогини Гойя упоминает о заказе на конный портрет, из чего следует, что Годою все-таки удалось уговорить его.
111
Не кто иной, как Пиньятелли, которого Гойя так часто упоминает в своем рассказе, был объектом знаменитого соперничества между герцогиней и тогдашней принцессой Астурийской. Рамон Гомес де ла Серна пишет о нем: «…красивый гвардейский офицер, счастливый влюбленный, разжег костер страсти сразу двух дам, но его погубили их подарки: перстень с крупным бриллиантом, который он получил от де Альба, и золотая шкатулка, которую ему поднесла принцесса». Дон Рамон де ла Серна забавляется, рассказывая в деталях, как принцесса с этим перстнем на руке появляется на балу во дворце, чтобы полюбоваться яркой краской, заливающей лицо соперницы, а пылающая негодованием де Альба порывает с Пиньятелли и в отместку дарит парикмахеру золотую шкатулку, которую Пиньятелли уже успел передарить ей, – парикмахер у нее был общий с принцессой. Все кончилось тем, что Пиньятелли сослали в Париж. «Разгоревшаяся между ними вражда, – завершает свой рассказ автор, – проявлялась в самых разных формах, дело дошло до того, что де Альба одевала своих служанок в наряды, похожие как две капли воды на те, что принцесса получала из Парижа…» Как видим, у Годоя были все основания говорить о вражде этих дам.
112
Череда любовных побед, засвидетельствованных бытописцами эпохи, действительно говорит о чрезвычайно высокой сексуальной энергии премьер-министра и герцогини, однако замечания Годоя об их красоте, если судить по портретам этой пары, несколько преувеличены, по крайней мере на современный вкус.
113
Трогательная наивность, с которой Годой, сам того не подозревая, характеризует себя морально. Был ли он чем-то большим, нежели благодарный и добросердечный жиголо королевы?
114
Прожитых ею лет… Герцогине к этому времени исполнилось тридцать восемь. Годой был на пять лет моложе.
115
Неприязнь Годоя к Фернандо, будущему Фердинанду VII, настолько сильна, что невольно возникает сомнение в объективности его оценок этой личности, однако история свидетельствует, что в них нет преувеличения: Испания никогда не имела такого злокозненного, такого отвратительного правитель.
116
Пожалуй, это не слишком любезно со стороны Годоя по отношению к герцогине, в апартаментах которой в ту ночь, и не только в ту ночь, как он сам признается дальше, он занимался не одним лишь чтением писем Фернандо…
117
Готовясь к этой двойной свадьбе принца Фернандо и инфанты Исабель, Карлос IV и Мария- Луиза, как говорится, из кожи вон лезли с того самого момента, как итальянские жених и невеста сошли с корабля в Барселоне и прибыли в королевский дворец в Аранхуэсе на бутафорском корабле, достойном занять почетное место в музее аллегорических фигур века барокко.
118
Воистину, Годой также не упускает ни одной возможности высказать свое мнение о принце…
119
Бокал, практически ничем не отличающийся от того, который описывают Гойя и Годой, был в 1979 году выставлен в Британском музее в экспозиции «Золотой век венецианского стекла».
120
Это письмо принца будущей свекрови сохранилось в архиве королевы Неаполитанской. По низости содержания оно сопоставимо только с печально знаменитым письмом того же автора, отправленным в октябре 1807 года императору Франции.
121
Годой в коротком абзаце касается стольких аспектов международной политики, что прокомментировать их в одном примечании не представляется возможным, настолько сложной и запутанной была испанская дипломатическая стратегия в эпоху Карла IV. Поэтому ограничимся здесь замечанием, что письмо Фернандо действительно было предательством по отношению к родителям и тем самым по отношению к правительству его страны.
122
У принца были и гувернеры, и учителя, но проходил год за годом, а он, к отчаянию родителей, ничему не мог научиться. Говорят, что он всю жизнь оставался невежей. Однако его высказывания, которые цитирует Годой в «Мемуарах» и «Кратком мемуаре», свидетельствуют о незаурядной хитрости принца.
123
Воспоминания Годоя – единственный документ, сообщающий, что принц был подвержен припадкам; возможно, это был истероидный синдром, провоцируемый фрустрацией и злобностью, однако еще не превратившийся в эпилепсию, о которой пишет Годой.
124
Но разве не то же самое произошло пятью годами раньше?
125
Такое поведение герцогини де Чинчон вызвало впоследствии озабоченность королевы. В нескольких письмах, адресованных Годою, она тревожится по поводу холодного молчания, в которое замкнулась герцогиня. Так, 3 января 1806 года Мария-Луиза пишет: «Я хотела бы, чтобы твоя жена поговорила с тобой, а не уходила в полное молчание…» И 10 января 1807 года: «Мне очень жаль, что с твоей женой не все в порядке и что она такая молчаливая, ведь это вредит ее здоровью; да поможет ей Бог, пусть облегчит ее душу, сделает ее более открытой и спокойной…»
126
Эпитет «бессильный» употреблен здесь явно не случайно: Фернандо действительно страдал импотенцией, от которой, правда, со временем ему удалось вылечиться. Известно, что он почти целый год не мог завершить плотским союзом свой брак с Марией-Антонией Неаполитанской, и это явилось причиной озабоченности его родителей и отчаяния самой принцессы.
127
Ходили также слухи – Годой не упоминает о них, – что королева использовала яд кураре, с которым оба они в какой-то степени были знакомы. Действительно, Мария-Луиза и ее брат Фердинанд, герцог Пармский, были в детстве учениками Кондильяка (что отчасти опровергает расхожее представление о
