– Конечно, вообще… я и сам не верил тому, что говорил. Знаешь, Кира… Едем, вместе?! А?
– Ты полагаешь, что я могу быть полезной?
– Ты? - вскричал Павел. - Конечно, да!
– Я сама хотела тебя попросить об этом.
– Чудесно! Ты увидишь, какая это изумительная работа. Ты будешь бредить так же, как и я. Разве не обидно видеть человека прикованным к земле, как был прикован Прометей к скале!
Вокруг лежат миллионы миров, а ты живешь, точно на косточке от апельсина, и не смеешь двинуться ни на один сантиметр. Одна только мысль о том, что мы сидим в клетке, сводит меня с ума. Не зная, что там, я все же почему-то верю в прекрасное тех миров. Мы разрушим цепи. Освободим человечество, привязанное к Земле. Человек станет владельцем всей вселенной!
– Если я буду полезной…
– Будешь, будешь…
Вспомнив что-то, Павел кинул на Киру подозрительный взгляд:
– А твоя просьба - не часть программы действия… того письма?
– Ты не забыл его? - покраснела Кира.
– Я шучу. Я сам предложил тебе сотрудничество.
– А я согласилась при условии, если я буду полезной.
– Ты будешь полезной! - уверенно сказал Павел.
* * *
Стельмах оказался прав.
С первых же дней работы в Ленинграде Павел мог убедиться, каким действительно полезным сотрудником стала в его работе Кира.
Правда, она занималась главным образом теоретической подготовкой и временно как будто не принимала участия в общих работах, но ее присутствие непонятным образом влияло на темпы строительства, на бешеную работоспособность Павла, который носился метеором из лаборатории в эллинг, из эллинга на заводы, успевая забежать к Кире и хоть минуту поговорить с ней.
Через несколько дней после начала работ прибыл Шторм.
Передав ему организационную сторону дела, Павел теперь не выходил из эллинга по целым дням, но для руководства подготовкой Киры у него все же всегда находилось время.
Вечерами они иногда бросали работу, и после ужина отправлялись колесить по Ленинграду, вдыхая гул этого огромного города, безудержно болтая о предстоящем полете или ни с того ни с сего распевая песни. Уставая от осторожности в потоках авто, наполненных поющими, кричащими людьми, они выбирались из машинного месива на широкое шоссе и мчались в пригороды.
Однажды Павел предложил совершить прогулку по береговому шоссе.
Был тихий ленинградский вечер. Взморье горело тысячами корабельных огней. Далекие прожектора шевелились на горизонте. Земля была в тени, небо светилось; в нем зацветали звезды.
За Стрельной Павел остановил авто. По шуршащему гравию они пошли к воде. Кира села на камень.
На взморье гремели песни. Вдали в зыбком тумане поднимались огненные террасы Кронштадта. Тихие волны плескались о берег.
Кира запела старую песню о кораблях, уплывающих в далекие гавани.
Печальная и простая мелодия полетела над темной гладью залива, теряясь в ночи. Она пришла издалека, из старого мира, опять уходила неведомо куда. Ее печаль волновала; под видимым ее спокойствием чувствовалась приглушенная тревога.
Затаив дыханье, Павел не шевелился, похолодев от волнения. И в этот миг внезапно он понял все, что так тщательно скрывал от холодного, анализирующего разума. Он понял: пришла любовь, и эта девушка на камне имеет такое высокое имя.
* * *
Не сказав друг другу ни слова, они вошли в тревожный и радостный мир. Они наблюдали друг за другом, желая и боясь один другого. Они прятали чувства, но в каждом движении, в рукопожатии, в пустых и незначительных словах сквозил особый смысл, понятный только им.
Павел не прикасался к земле. Розовый океан качал его. Густая кровь с шумом переливалась в нем.
Он носился теперь по эллингу и орал песни, путая мелодии, вставляя вместо забытых слов свои, придуманные тут же. Отделенный от нее стенами эллинга, он чувствовал ее присутствие, ощущал ее дыханье, слышал, как бьется ее сердце.
Да, это была любовь.
Это была любовь, единственная в жизни людей прекрасной эпохи, вливающая в человека радость и силы.27
27О любви. Во-первых, это не то, что принято называть любовью у нас. Это не стыдливый блуд людей, отравленных алкоголем, никотином, придавленных мелочными заботами. Любовь будущего - могучее человеческое чувство, соединяющее равных. Сейчас хихикая рисуют отвратительные картины повального блуда в будущем обществе. Занимаются этим делом преимущественно люди с жалкими чувствишками, чья любовь похожа на омерзительный плевок. Подлинная, высокая любовь есть радостный удел мужчины и женщины социалистического общества.
Они молчали, но встречаясь друг с другом, они понимали все, что говорили им глаза. Настоящая любовь не знает слов. Пустые человечьи слова бессильны передать то, что хочется говорить, когда любишь.
– Я хочу, - как-то сказала Кира, - начать работу. Я считаю, что теорий для меня достаточно.
Она стояла перед планшетом, исчерченным расчетом давления встречного потока. Темные волосы облаком качались перед доскою, и слева всплывала сложная формула:
Следующее движение головы открывало в правой стороне решение:
– Я хочу работать с тобой!
Но деловые слова кричали Павлу другое:
– Ты видишь все. И я знаю: ты любишь меня. Скажи что-нибудь…
– Кира! - с пересохшим горлом сказал Павел.
Она схватила его за руку.
– Помнишь письмо?… Прочти его!
Она достала из кармана памятный конверт. Перед глазами Павла мелькнул белый листок и неровная единственная строка.
Мир зазвенел, качнулся, буквы запрыгали, сплетаясь в слова, которые было странно видеть.
