мероприятия, — которое меня лично не касается, ибо я, в качестве специалиста, не участвовал в разработке этого вопроса, — подверг бы себя опасности? Критика моя все равно не принесла бы никакой пользы, а я лишь стал бы в глазах моего начальника, от которого зависит мое существование и который сам не имеет самостоятельного мнения по этому вопросу, злостным критиком и противником советской власти. Я даже и не подумаю этого сделать. Моя искренность и откровенность была бы тут лишь идеалистическим вздором, совершенно не отвечающим советским условиям. Будьте спокойны, моя похвала все равно не приведет к тому, что это мероприятие будет иметь ожидаемый его авторами успех. И без меня все пойдет так, как оно неминуемо должно пойти, т. е., конечно, и этот эксперимент провалится. Помилуйте, ведь мы же к этому привыкли. Сегодня данную меру возносят до небес, а завтра, после того, как она на практике дала блестящий провал, она уже забыта. А виноват, конечно, спец. Что-ж вы хотите — такова жизнь. Можно подумать, что вы упали к нам с другой планеты, с Марса, что вас все это так удивляет. Ведь вы же не ребенок. Нужно брать жизнь так, как она есть. С волками жить, по волчьи выть. Против этого ничего не поделаешь. Нужно приспособиться к волчьему режиму — иначе безусловно пропадешь»…
Это общее лицемерие сказывается, конечно, и на официальном и канцелярском языке.
Я не говорю уже о лицемерии, которое проявляется в том, что смертная казнь официально стыдливо именуется «высшею мерою наказания», в стране, где расстрелы производятся по судебным и по несудебным приговорам, где смертная казнь — «физическое уничтожение» — стала обыденною мерою «социальной защиты».
Я говорю об обычном канцелярском языке. Советский казенный стиль пестрит выражениями, вроде: «входить в контакт», «координировать действия», «справляться с заданиями», «налаживать аппарат», «согласовывать работу», за которыми, в громадном большинстве случаев, не скрывается никакого конкретного содержания. Эти выражения и им подобные, взятые из прежней революционной журналистики, стали пустым звуком, и сейчас применяются, главным образом, для того, чтобы скрывать словесную суету переливания из пустого в порожнее, чтобы симулировать живую и активную деятельность и затушевывать отсутствие действительной деловой работы.
Революционные годы вообще сильно отразились на развитии русского языка.
Неукротимая жажда быть новым и оригинальным во всем и во что бы то ни стало хотя и привела к созданию ряда выразительных и характерных русских слов, но повлекла за собой вместе с тем и образование бесчисленных новых сокращенных слов, а тем самым и невероятное искажение русского языка. Некоторые из этих сокращений были ясны, легко произносимы, и потому немедленно вошли в обиход[19]. Громадное же большинство этих новообразование в особенности сокращенные названия новых учреждений, организаций, должностей и т. д., были непонятны, неудобны для произношения, уродливы в лингвистическом смысле и противны характеру и духу русского языка[20].
И в этом, сравнительно мелком явлении нетрудно усмотреть те же «потемкинские деревни», ту же картину несоответствия показного эффекта истинному положенно вещей.
Русскому многомиллионному народу, вследствие исторически сложившихся условий еще находящемуся в тисках неграмотности и невежества, — темп жизни коего, несмотря на войну и на глубокие потрясения последнего десятка лет, еще далеко отстает от темпа западно-европейских передовых стран, — вдруг, по мановению свыше, предлагается говорить сокращенными «сверх-словами», долженствующими отражать чрезвычайную быстроту советского темпа развития.
Конечно, от этого дело не меняется и истинный пульс жизни нисколько не ускоряется.
Специалисты за границею. Система заложничества. Обратное отозвание в Москву. Дело проф. N
При описанных выше обстоятельствах нечего удивляться, что большинство специалистов имеет пламенное желание попасть на какую-нибудь постоянную должность в каком-нибудь советском торговом представительстве за границей, или хотя бы быть командированным за границу по служебному поручению на несколько месяцев. Причем это желание имеется не только у так называемых «европейцев», т. е. у людей, знающих европейские языки и уже ранее учившихся или живших в Западной Европе, но также и у людей, привыкших к русскому укладу жизни, к русскому духу и едва знающих несколько слов на иностранном языке.
Большинство специалистов хочет попасть в Берлин, еще лучше — в Париж. Лондон им нравится уже менее. Остальные страны Европы не играют особой роли вследствие сравнительно небольшого числа сотрудников в содержимых там торговых делегациях. Дальний и Ближний Восток: Китай, Япония, Афганистан, Персия, Турция для большинства специалистов не имеют особенно притягательной силы. Каждый охотно отправится туда на несколько месяцев, но проживать там долгое время особых охотников нет.
Это стремление уехать за границу объясняется не только идейными мотивами, желанием свободно подышать, но также и чисто материальными соображениями. На заграничной должности специалисты получают двойной, часто тройной размер жалованья по сравнению с тем, которое им полагается в Москве или в провинции. Оклады государственных служащих в советской России весьма малы. Они составляли в 1923-24 году от 10 до 20 червонцев (= от 10 до 20 фунтов стерлингов) в месяц, оклад низших служащих был еще ниже. Из этих окладов производятся вычеты в пользу профессиональных союзов и т. д., а для членов коммунистической партии еще месячные вычеты в пользу партии. Притом жизнь за границей, в особенности, что касается квартиры и одежды, гораздо дешевле, и уж во всяком случае не дороже, чем в Москве. Вполне понятно поэтому, что должность за границей считается особенным счастьем. Даже хотя бы кратковременная служебная командировка за границу считается весьма приятным событием, так как суточные, полагающиеся сверх оклада при командировках, представляют собой весьма существенное материальное улучшение.
Советский режим изобрел своеобразный метод для того, чтобы обеспечить себя против невозвращения в советскую Россию командированного за границу специалиста. Это так называемая система заложничества, выражающаяся в том, что жена и дети задерживаются в советской Россия, когда муж откомандировывается за границу для занятая постоянной должности. Эта система, правда, в последнее время довольно часто нарушалась. Если у ГПУ не имеется существенных сомнений в том, что данный специалист возвратится в Россию, в особенности же, если он владеет исключительно русским языком и не проявляет особых симпатий к западно-европейскому укладу жизни, то ГПУ, в конце концов, разрешает семье последовать за мужем за границу, если муж об этом просит и на этом категорически настаивает. В большинстве же случаев система заложничества проводится строго, не считаясь со связанным с нею разрушением семейной жизни.
С другой стороны, находящейся за границей специалист нигде не может устроиться по домашнему. Он всегда начеку, он всегда должен быть готовым к тому, что его внезапно отзовут обратно в Россию. Это случается часто в такой форме, что его вызывают телеграфно на несколько дней в Москву, на совещание или на важный доклад, а оттуда он уже, в большинстве случаев, не возвращается обратно за границу, хотя бы он, по своим знаниям и личным качествам, и был особенно пригоден к заграничной службе.
Из многих известных мне случаев я приведу здесь лишь один особенно разительный пример нелепо небрежного отношения к ценным специалистам, а именно случай с профессором N., одним из крупнейших русских юристов.
Проф. N. является знатоком тех хозяйственно-организационных проблем, где соприкасаются системы планового и индивидуального хозяйства, как концессии, смешанные общества и др., и притом их постановки, как в практике советского, так и иностранного права. Он к тому же владеет в совершенстве тремя важнейшими иностранными языками.
Проф. N. сначала в Москве, а затем за границею лояльно сотрудничал в этой области в качестве консультанта при советских учреждениях и — как явствует из множества полученных им благодарственных писем — его советами весьма дорожили.
В конце 1925 г. проф. N., проживавший тогда в Лондоне и состоявший консультантом Аркоса, Северолеса, Доброфлота и других советских хозяйственных организаций, согласился, по просьбе Торговой
