Примерно через четверть часа Гильфи вернулась.
— Там пусто. Совсем пусто.
— И никаких следов Эзилриба? — уточнил Сорен.
— Я не видела.
— Ладно, надо хорошенько все осмотреть, — Сорен помолчал, задумчиво разглядывая замок. — На случай неожиданного появления ворон лучше лететь всем вместе и держаться друг возле друга. При первых признаках появления этих тварей сразу сбиваемся в стаю. Хотя вряд ли они осмелятся напасть на шестерых сов.
Совы опустились в прохладную тень самой высокой стены разрушенного замка и услышали, как в пустынной каменной галерее тихо насвистывает одинокий дрозд.
В этом странном месте было много таких вещей, каких Сорен никогда в жизни не видел, поскольку им неоткуда было взяться в лесах, лугах, пустынях или каньонах. Взять хотя бы огромную, позолоченную, хоть и порядком проржавевшую штуковину, которую Эглантина назвала троном Верховного Тито. Или остатки каменных колонн с глубокой резьбой, или…
— Что это? — спросил Сорен, указывая когтем на высокий насест, к которому вели каменные ступени.
— Я точно не знаю, — нерешительно промямлила сестра, — но отсюда Верховный Тито говорил с нами, когда не восседал на своем троне.
— Верховный Тито? — уточнил Сорен. — То есть Металлический Клюв?
— Да. Только его никогда не называли Металлическим Клювом. Когда к нему обращались, надо было говорить «ваше Чистейшество».
— Великий Глаукс, я сейчас срыгну! — рявкнул Сумрак. — Эта чистота кого хочешь до смерти доведет!
Сорен подумал про себя, что простодушный Сумрак сейчас как никогда близок к истине.
— Но сейчас здесь никого нет, — уверенно продолжала Эглантина. — Я сразу поняла это, когда услышала дрозда. Раньше сюда залетать никаким птицам не разрешалось.
Эглантина пристально посмотрела в одну сторону, потом в другую. Она никак не могла поверить, что снова очутилась в этом месте, да еще вместе с братом.
Она часто думала о своем втором, старшем брате, Клудде. Эглантина боялась его. Она чувствовала, что Клудд, вытолкнувший из дупла Сорена, имел какое-то отношение и к ее падению. Но не была в этом уверена. Родители строго-настрого наказывали Клудду стеречь сестру, когда улетали на охоту, но в ту роковую ночь братца в дупле не оказалось. Он и раньше часто оставлял Эглантину одну, заставив ее поклясться, что она не расскажет маме с папой о его таинственных отлучках.
Однажды ночью он вернулся в дупло весь в крови. Эглантина не знала, где он был, но родителям Клудд нагло соврал, что поддеревом рыскала лисица и он прикончил ее. Папа тогда страшно рассердился. «Ты сам мог погибнуть, Клудд!» — «Да нет, это была небольшая лисичка. Я хотел порадовать вас с мамой», — тут же нашелся лжец.
Это было вранье, от первого до последнего слова.
— А это еще что такое? — спросила Гильфи, впорхнув в небольшую нишу.
Эглантина нервно сглотнула.
— Это ларец. Они называли его ковчегом… Но сейчас он пуст!
Гильфи задумчиво склонила голову к одному плечу, потом к другому. Затем вдруг резко обернулась назад, так что едва не клюнула себя между лопаток.
— В самом деле.
— Но они исчезли!
— Что исчезло? — спросил Сорен, пристально глядя на Эглантину. Он видел, что сестра просто задыхается от волнения.
— Священные Крупинки из Ковчега Чистоты.
— Крупинки?! — в ужасе повторили Сорен с Гильфи. Снова крупинки — как в Сант-Эголиусе!
ГЛАВА XVII
На огромной ели, крепко вцепившись семью когтями в тонкую ветку, сидела старая пятнистая совка. Старик был настолько одурманен, что с трудом мог удерживать равновесие. Когда-то, очень давно, он перелетел через небольшую речку на границе царства Тито, и с тех пор потерял всякое представление о пространстве. Он мог поклясться, что летел на север, но почему тогда звезды выстроились в таком непонятном порядке? Золотые Когти, столь прекрасные в это время года, почему-то висели вверх ногами.
Он поворачивал на восток, но вместо сияния занимающегося утра видел перед собой черную мглу запада. Старик понял, что сходит с ума, когда на долю секунды допустил мысль о том, что солнце может всходить на закате. Потом он догадался, что целыми днями летает по кругу. Обессилев, он опустился на ветку ели. Он так устал, что даже охотиться не мог. К счастью, дичи вокруг было предостаточно. Но лето неумолимо переходило в осень, приближались холодные зимние ветры. Наверное, он умрет с голоду.
«Что ж, никому не дано знать своей судьбы», — философски вздохнул старик. Раньше он часто думал о смерти. Почему-то ему казалось, что он задохнется, затянутый в око бури, или же его подхватит свирепый торнадо, крутящийся демон, что проносится над землей, с корнем вырывая целые леса деревьев. Он слышал историю о том, как один такой демон засосал лесной пожар и сбросил его на соседний лес, спалив дотла. Эзилриб фыркнул.
«Подходящий конец для старого предсказателя погоды!»
Он потерял счет времени, и с каждым днем чувствовал себя все более одурманенным. И все же понимал, что очень скоро не сможет охотиться даже на этом крошечном пространстве. Значит, так тому и быть. Смерть его будет голодной.
Он поежился от холодного осеннего ветра, в котором уже чувствовалось суровое дыхание зимы. Надо смотреть на вещи философски. В конце концов, он прожил отличную жизнь, в которой нашлось место и приключениям, и книгам, и ученикам. Он был ученым, любил опасности и соленые шуточки. В его жизни была любовь и тяжелая утрата.
Эзилриб закрыл глаза, слеза скатилась по его щеке при воспоминании о Лил. Что ж, он всегда старался честно исполнять свой долг. «Теперь, в разгар зимы своих дней, я стою на пороге другой зимы — вечной».
Эзилриб подумал, с чем ему будет тяжелее всего проститься. Наверное, больше всего он будет тосковать о безмятежности закатов, о рассветах, что бриллиантом сверкают между серой мглой ночи и розовой зарей занимающеюся утра. О молодежи — да-да, о молодых совятах, из которых он год за годом воспитывал всепогодников и навигаторов. Старик всегда любил погоду. Теперь он понял, что было самым отвратительным в приближающемся конце. Смерть не пришла к нему крутящимся демоном или оком бури. Как унизительно умереть, потеряв рассудок в лесу, который он еще совсем недавно знал, как свои семь когтей.
ГЛАВА XVIII
Жуткая песня Сант-Эголиуса гремела в головах у Сорена с Гильфи:
