– Ты завидуешь?
– Нет, не очень. Наверное, я бы не выдержала.
– Я делаю все, что в моих силах, надеясь спасти то, что еще возможно спасти: приглушаю печаль Альбера, опасения Пьера, много внимания уделяю Летисии – я уже не надеялась, что она сможет быть так счастлива. Я радуюсь их взаимной приветливости, их смеху, их отличному настроению, тому, как они дружно осуждают это ничтожество Александру, и я говорю себе, что сделаю все для ее счастья, ведь мое счастье не идет в счет или, скорее, оно зависит от ее счастья. О себе я не думаю.
– Жертвоприношение. Решительное слово идеальной матери. Я думала, в наши дни это уже вышло из моды. Выходит, нет! Ты живое подтверждение, тому!
– Ты смеешься надо мной…
– Да нет, не сказала бы. Ты знаешь, я видывала сорокалетних женщин, которые в одиночку растят своих малышей, бегом мчатся с работы, чтобы забрать младенца из яслей, проверить уроки у старших, приготовить обед, выслушать рассказ о футболе или о сплетнице подружке, а вечером, без сил, на десять минут прилечь возле своей ребятни. В субботу – рынок и уборка, в воскресенье они отправляются куда- нибудь со своими дорогими чадами, заглаживая свою вину, что слишком мало уделяют им внимания на неделе. А что у них на душе? Заведи любовника, советуют им приятельницы. Но когда, но как? Где его найти, как его удержать? Кто придумает способ наслаждаться жизнью, не ущемляя интересы детей? И у них опускаются руки.
– Как можно их упрекать в этом, Женевьева? Как, по-твоему, они должны жить иначе?
– Никто их не упрекает, но почему не сожалеть об этом, не искать выхода?
– Потому что не существует никакого чудо-выхода. Просто маленькие сделки с жизнью.
– Ты вгоняешь в депрессию, дорогая Брижитт.
– Действительность не всегда приятна.
– А почему твоя действительность может быть только такой?
– Потому что я ее вижу.
– Право, тебе не хватает умения посмотреть со стороны.
– А тебе – опыта.
– Мы сердимся?
– Дуреха! Конечно, нет. Но ты действуешь мне на нервы.
– Почему же только замужние женщины, по-твоему, способны понять человеческую душу?
– Я этого не сказала.
– Но почти. С вашими беременностями, с вашими скорбями, с вашими уставшими ворчащими мужьями вы даже мысли допустить не можете, что мы тоже, возможно, в состоянии понимать, что такое ребенок, супружеская жизнь, мужчина.
– Как вы не можете допустить, что мы иногда страдаем от одиночества, одиночества в кругу семьи. Каждая говорит, опираясь на собственный опыт, которым она в конечном счете достаточно гордится, чтобы советовать другим, даже если сама горько сетовала па судьбу всего две недели назад. Когда ненавидишь свою жизнь, нет ничего лучше, как встретить кого-то, кто прошел другой дорогой, и пожалеть его. Но вдруг приходишь к убеждению, что одиноким ты был бы гораздо счастливее.
– Ты преувеличиваешь, Брижитт.
– Ты никогда не думала, что, может быть, и мне надо было остаться одинокой?
– Вот как! Но ты тысячу раз толкала меня к замужеству!
– Я допускаю, что есть люди, которые привыкают ко всему, есть такие, кто не привыкает ни к чему, и есть такие, кто превозмогает невзгоды, принимая в расчет все.
– Если я правильно понимаю, ты жертвуешь Альбером ради Летисии. И это ты называешь «принимать в расчет»?
– Право, ничего ты не понимаешь.
– Так оно и есть. Мне жаль.
ШАМПАНСКОЕ
– Что за фильм, Летисия?
– Кассета.
– Наша запись?
– Нет, это папа записал для нас в видеоклубе на улице Леригё. Класс, да?
– О да! Скажи, а ты не могла бы вынуть посуду из посудомойки?
– Не беспокойся, все уже сделано.
– О, спасибо, дорогая!
– Это не я, а папа.
