история сталкивались плечом к плечу с небрежным великолепием, но, в отличие от Венеции, обаяние местной старины бесцеремонно уничтожали бетонные гиганты новостроек. Величественное и грозное прошлое древнего Трапезунда оказалось на свалке, словно ненужный хлам.
Браво зашел в первый попавшийся магазин, в витрине которого увидел повседневную одежду. Полностью переодевшись, он выбросил старые вещи в мусорный бак. Затем направился в Ортахазар, или Среднюю Крепость, — старый район Трапезунда. Пробираясь через базар, Браво дважды уверялся было, что его преследуют, но один из «преследователей» оказался русским продавцом сувениров, страстно желавшим продать ему набор расписанных вручную матрешек, а второй — мальчишкой на велосипеде; этот просто хотел как можно быстрее попасть из пункта А в пункт Б, решительно ни о чем другом не думая. Но Браво до сих пор не забыл, как на них напали в Сен-Мало, и только вмешательство дяди Тони их спасло. При мысли о дяде Тони болезненно защипало в глазах. Он смахнул прочь выступившие слезы.
Когда он позвонил Адему Калифу, того не было в городе. Калиф предложил встретиться позже в кафе на холме, чтобы вместе пообедать. Браво миновал один из двух мостов, соединяющих старинную часть города с современными районами. Мосты нависали над двумя похожими, как близнецы, ущельями, давным- давно выточенными в скалах бурными водами двух горных рек. Послание Декстера, намекавшее на одну из них, Дегирмен, должно было привести Браво из Венеции в Трапезунд.
Холм, на котором находилось условленное кафе, казался таким же старым и покосившимся, как деревянные постройки по соседству. Адем Калиф сидел за столиком возле входа. Увидев Браво, он поднялся на ноги и приветственно махнул смуглой рукой. Калиф оказался коренастым, широкоплечим турком. На мощных руках бугрились мышцы. Его трудно было назвать красивым, но волевое лицо притягивало. Он был одет в широкие свободные брюки и рубашку с короткими рукавами. Явно не священник.
Сидящие за соседними столиками дородные рыбаки и узкоглазые служащие нефтяных компаний курили крепкие турецкие сигареты, разглядывая трио высокогрудых, фальшиво улыбающихся «Наташ», как здесь называли проституток из бывшего Советского Союза. У девиц был измученный вид. Они подкреплялись перед работой, потягивая черный кофе и жуя экмек, дрожжевой хлеб, намазанный местным маслом, с неизменными черными маслинами.
— Так ты — Браверманн Шоу. Твой отец много о тебе рассказывал.
Адем Калиф великолепно говорил по-английски, с легким британским акцентом. Когда Браво предложил перейти на турецкий, он просиял и широко улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.
Они уселись за круглый мозаичный столик на террасе, возле кованых перил. С внезапностью нежданно явившегося подвыпившего гостя из затянувших небо грозовых облаков хлынул дождь, заливая край террасы, не прикрытый выцветшим полосатым навесом. Удивительно, но здесь было еще более влажно и душно, чем в Венеции.
— Мрачноватая сегодня погода, — сказал Браво, устраиваясь напротив Калифа.
— Лето на Черном море, — Калиф пожал плечами. — Ко всему привыкаешь. — Он разлил по стопкам ракию, они чокнулись. Адем наблюдал, как Браво залпом выпил огненную жидкость.
— Пар из ушей не пошел, что ж, прекрасно, прекрасно, — улыбаясь, сказал Калиф, снова наполняя стопку. От него исходило такое неукротимое жизнелюбие, что маленькое кафе сразу словно наполнилось светом. — Знаешь, мне всегда были очень интересны американцы. Рядом с вами остальные нации бледнеют. С другой стороны, Америка экспортирует множество ярких вещей: Бритни Спирс, Брюс Уиллис, анорексия, «форды» — больше «кадиллаков», «хаммеры» — больше «фордов»… Америка — страна крайностей, поэтому она вызывает сильные чувства. Все прочие страны либо цепляются за ее юбку, либо горят желанием обезглавить ее.
— А вы в каком лагере? — спросил Браво.
Адем Калиф рассмеялся.
— Не возражаешь, если я закурю?
— Пожалуйста.
— Ох, какое облегчение. — Он вытащил пачку «Силк Кат» и раскурил сигарету. — Найти здесь эти английские сигареты — настоящая проблема. Моя прихоть дорого мне обходится. — Он пожал плечами. — Впрочем, прихоти всегда обходятся дорого…
Принесли следующую бутылку ракии. Когда они снова остались одни, Калиф нагнулся и произнес уже тише, голосом заговорщика:
— Я не посвященный. Но я помогал Декстеру — делился опытом, добывал нужные сведения. Фактически я был его глазами и ушами в этой части мира. — Он стряхнул с нижней губы табачную крошку. — Вот и ответ на твой вопрос — в каком я лагере. Верно?
— Верно, — согласился Браво.
— Теперь позволь мне задать вопрос тебе. Мудро ли это со стороны Америки — провоцировать остальной мир?
— Нет, конечно. Тем более что в самой Америке экстремисты составляют незначительное меньшинство, несмотря на сконцентрированную в их руках власть.
— Но, как любые экстремисты, они могут причинить колоссальный ущерб, не так ли?
— Совершенно верно. — Браво допил ракию. — Что интересовало моего отца в вашем мире?
Калиф улыбнулся.
— Настроения мусульман-фундаменталистов, экстремистов, их планы и скрытая деятельность. По просьбе Декстера я постоянно отслеживал ситуацию.
— Вы знаете, зачем ему было это нужно?
— Я никогда не спрашивал, — ответил он. — Задавать людям лишние вопросы при моем роде занятий совершенно ни к чему.
— Возможно, у вас хотя бы есть какие-то предположения…
— Время самое подходящее для обеда. Сделаем заказ?
Браво попросил Калифа выбрать блюда по своему усмотрению, что, казалось, доставило тому еще большее удовольствие.
— Тебе понравится местная кухня. Все, что только можно вытащить из моря, и все наисвежайшее. — Когда официант ушел, Калиф, улыбаясь, снова наполнил стопки. Блеснули, словно крошечные остро отточенные сабли, золотые коронки. — Предположения — опасная вещь, Браво. И все же я расскажу тебе о том, что, как мне кажется, заботило твоего отца.
Америка и ислам. Две противостоящие религиозные твердыни, два оплота агрессивно настроенных поборников фундаментализма, мечтающих лишь о том, чтобы стереть иноверцев с лица земли. — Калиф обвел глазами окрестности. — Этот город, хотя он и сильно изменился за прошедшие века… Когда-то он представлял неизмеримую ценность и для Востока, и для Запада, и для христиан, и для мусульман. Трапезунд был центром торговли, а торговля означает богатство. Богатство, как и религия, порождает войны. Здесь, на потерявших былое величие улицах Трапезунда, Восток и Запад до сих пор сражаются между собой за превосходство. Твой отец, я думаю, предвидел начало новой религиозной войны, — можно сказать, последнего Крестового похода, — и готов был делать все, что было в его силах, чтобы предотвратить наступление хаоса.
— Вот зачем он хотел стать великим магистром…
— …Чтобы благоразумно использовать могущество ордена, тайны из его сокровищницы, — да, мне известно о существовании сокровищницы, хотя я имею весьма отдаленное представление о ее содержимом. Знаю лишь, что в этих тайнах заключена огромная власть. Великий магистр, управляющий советом ордена, должен быть особенным человеком…
— Среди членов Haute Cour, в самом сердце ордена, таился предатель. Воображаю, как он старался расстроить планы отца…
— Да, думаю, обстоятельства складывались не в пользу Декстера.
— Я нашел предателя, — сказал Браво. — Когда был в Венеции. Это Паоло Цорци.
— Цорци?! Но… это просто неслыханно. — Калиф покачал головой в горестном изумлении. — Я знаком с Цорци, и он мне всегда нравился, как и твоему отцу. Я был уверен, что он искренне предан ордену.
— Что ж, значит, он хорошо притворялся, пока был жив…
— Пока был жив?!
— Да. Дядя Тони… Энтони Рюль… застрелил его, прежде чем сам был убит вторым предателем,
