отливом содержимым. Опорожнив контейнеры над ступкой, Дженни принялась растирать эту смесь пестиком.
— Соль, сера и ртуть, — произнесла она. — Три основные алхимические субстанции, символизирующие завершение трансформации и вступление в новую жизнь. — Перемешав элементы, Дженни аккуратно поместила получившееся вещество внутрь необычного вида медальона, выполненного в форме меча длиной приблизительно с кисть ее руки.
Она взглянула в глаза Браво.
— Готов ли ты пожертвовать своей работой, своими друзьями, своей семьей ради более значительной цели?
— Да.
Она легко ударила его алхимическим мечом по левому плечу.
— Клянешься ли ты охранять тайны ордена и отдать за это жизнь, если понадобится?
— Да.
Она приложила меч к его правому плечу.
— Клянешься ли ты противостоять нашим врагам a outrance?[8]
A outrance! Не сразу до Браво дошел смысл услышанного. Термин, который употребила Дженни, со времен Средневековья означал битву не на жизнь, а на смерть, до победного конца. Теперь, запертый в этой неуютной комнате, словно в склепе, вовлеченный в странный ритуал, включающий символическую смерть, Браво живо чувствовал силу, исходящую от этих слов, не выветрившуюся и спустя много столетий.
— Да.
Она прикоснулась мечом к его макушке и убрала последний стаканчик, пребывавший на руке Браво втрое дольше предыдущего.
— Теперь ты один из нас. Сердцем, душой и телом ты принадлежишь ордену.
Глава 7
Донателла не знала, как долго простояла на коленях в мутной воде. Голова Иво в ее руках холодела и становилась все тяжелее, словно наливаясь свинцом. В какой-то момент ее охватило чувство нереальности происходящего; казалось, она баюкала на коленях голову куклы, а не мертвого Росси. Она смутно понимала, что на озеро опускаются сумерки, вокруг продолжается жизнь. Но в ту секунду, когда она увидела Иво в воде, и на нее уставились его слепые глаза, время остановилось, и весь мир Voire Dei замер между ними двоими. Ее мутило, выворачивало наизнанку, ей хотелось умереть, но смерть не шла… Из легких, предавая ее, продолжало вырываться неровное дыхание, в груди клокотали рыдания, подступая к горлу и обжигая его, словно кислотой. Ее охватил озноб, помимо ее воли неудержимая дрожь сотрясала тело. Щеки горели, но она чувствовала себя такой же холодной и мертвой, как Иво.
Постепенно Донателла осознала, что ее держат за плечи чьи-то сильные длинные пальцы, унимая дрожь. Кто-то стоял сзади. Она почувствовала исходящее от его рук тепло, и медленно подалась назад, прислонившись к его коленям и расслабившись.
— Я не ожидал, что этот день когда-нибудь настанет. Никогда не думал, что это произойдет вот так… — Низкий, вибрирующий мужской голос проник в ее сознание, словно отдаленные раскаты грома. — Я помню, как вы оба явились к нам. Худые, изнуренные, с ввалившимися щеками, грязные и отвратительно пахнущие. И все же что-то в ваших глазах зацепило меня. — Длинные пальцы еще крепче сжали плечи Донателлы; она почувствовала, как передается ей их сила. — Я никогда прежде не рассказывал этого, но вас хотели вышвырнуть вон. Я не позволил, несмотря на всеобщее недовольство. Вас оставили — под мою личную ответственность. Я должен был лично тренировать вас, чтобы через месяц вы могли пройти экзамен. В случае неудачи вас выгнали бы обратно на улицу, а меня ждало бы суровое наказание. Я только улыбнулся, принимая поставленное условие. Тебе ведь известно, как я люблю принимать вызовы судьбы.
Донателла жадно ловила каждое слово, мысленно возвращаясь в прошлое, в те, самые первые их дни в ордене рыцарей святого Клемента.
— Я требовал от вас многого, я не знал снисхождения, но ни разу не слышал, чтобы вы с Иво жаловались. Напротив, вы работали все усерднее; вы спали на ходу, второпях жадно заглатывали пищу и возвращались к тренировкам охотно, словно щенки к игре.
— Вы дали нам смысл существования, — глухо произнесла Донателла. — Это был первый и единственный подарок в нашей жизни.
Он отпустил ее плечо и запустил руку в спутанные волосы; ей стало больно, и она тихо заскулила.
— Как-то раз Иво пришел ко мне поговорить. Ему до смерти надоели бесконечные тренировки, он устал чувствовать себя — как же он выразился? — да, устал быть цирковой лошадью. «Я как стрела, — сказал он, — с наконечником, заточенным до бритвенной остроты, но ни разу так и не спущенная с тетивы». Я понял, Донателла, что он прав. И вы получили первое задание. Помнишь ли ты?
— Да, — шепнула она.
Он ласково погладил ее.
— Верно, ты не могла забыть. Тебя тогда чуть не убили, а меня — меня чуть не погубило предательство одного из наших людей. Иво спас нас обоих, да, так оно и было… — Его пальцы мягко, нежно перебирали ее волосы. — Я никогда не забуду службу, которую сослужил мне Иво. Пришло время вознаградить его за труды.
Осторожно, но решительно он поднял ее на ноги и повернул лицом к себе.
— Предоставь это мне, Донателла. Я совершу погребение со всеми почестями, которые он по праву заслужил. Нет, нет, не надо. — Он встряхнул ее, когда она принялась вырываться. — Послушай меня, у тебя есть незаконченное дело. Твоя законная добыча на свободе. Ты должна отомстить убийце Иво.
Она взглянула ему в глаза.
— Но ведь нам было приказано взять Браверманна Шоу живым. Вы выразились вполне ясно.
— Это было до того, как он убил Иво. — Тонкие губы сложились в зловещую улыбку. — Иди. Теперь он в твоем полном распоряжении. A outrance.
— Я ждал этого так долго, — сказал Декстер. — Но никогда не сомневался, что этот час придет.
Отец выглядел старше, борода поседела и стала длиннее, морщины — глубже, но сам Браво был еще ребенком, мальчиком лет восьми-девяти. Они вдвоем сидели на галерее крытого черепицей дома. Это место существовало, похоже, только в его снах. Видимо, стояла поздняя осень, потому что яркий солнечный свет свободно проникал сквозь голые ветви растущих вокруг на абсолютно одинаковом расстоянии друг от друга буковых деревьев. Но Браво не чувствовал холода. Может быть, дом заслонял их от сквозняков. За деревьями начинался туман, искажавший очертания предметов, так что Браво не мог толком разглядеть, что там, вдалеке: дома, чистое поле, река, горы. Непонятно было даже, есть ли на небе облака.
— Я убил человека, отец. У меня не было выбора.
— К чему тогда винить себя? — сказал Декстер.
— Жизнь — величайшая ценность.
— Ты так действительно думаешь, или полагаешь, что должен так думать?
— Какое это имеет значение?
— Очень большое. Разве я не учил тебя быть искренним с самим собой? Ты участвуешь в войне, Браво, которая идет в Voire Dei давно, с самого первого дня… На войне одни проигрывают и гибнут, другие побеждают. На войне нет места сомнениям, сомнения, поверь мне, — результат досужих размышлений. Чтобы не проиграть, ты должен вытравить из себя любые сомнения.
Браво взглянул на человека, сидящего рядом. «Мой отец мертв, — сказал он сам себе. — Что же я делаю в этом странном месте, почему беседую с ним?» Он собирался было повторить этот вопрос вслух, но
