– Кажется, в глубине души я сам всегда подозревал себя в трусости. Мой брат и муж сестры, сражавшиеся с протестантами... умерли за свои идеалы. У нас не было ни шиллинга за душой... и они отдали свои жизни. Они сделали свой выбор. Теперь я сделал свой.
– Выбор? – в голосе Эль-Калаама послышалось удивление. – Какой выбор?
Джеймс помолчал, потом взглянул ему прямо в глаза и ответил:
– Выбор между защитой чести и покорностью перед беззаконием.
Эль-Калаам пристально посмотрел на него и, поднявшись на ноги, попятился назад.
– Вы знаете, а он прав, – воскликнул Кен Рудд, не обращая внимания на истерические предостережения Томаса.
– Что ты делаешь? – хрипло шептал тот. – Ты сошел с ума? Или ты не видел, что случилось с Рене Луче?
Рудд окинул его ледяным взглядом. Эль-Калаам резко повернулся и очутился лицом к лицу с помощником госсекретаря.
– Слова, – сказал он. – Одни пустые слова.
– Уже более двухсот лет американцы жили и умирали за слова, – ответил Рудд. – Свобода, справедливость...
– Я покажу тебе, что значат слова, – презрительно перебил его Эль-Калаам и, сделав короткий жест, крикнул: – Рита!
Высокая женщина вынырнула из-за спины Рейчел, на ходу снимая с плеча автомат.
– Что вы собираетесь сделать? – спросила Рейчел с широко открытыми глазами.
– Тихо! – прошипел Малагез, наводя на нее автомат. – Стой, где стоишь и смотри.
– Я не хочу смотреть на это!
– Ага, видите, – сказал Фесси, улыбаясь. – У евреев нет ни капли мужества.
– Избавьте ее от этого, – неожиданно произнес Бок, молчавший все это время. – Подобные вещи не должны касаться женщин.
– Ты видишь, – обратился Эль-Калаам к Рудду, – все эти разговоры – только пустая трата времени. Лишь действия производят впечатление.
Пока он говорил, Рита успела привести дворецкого, который находился вместе с остальными заложниками. Это был худой, заметно сутулящийся, человек с лысиной на макушке. Его глаза дико вращались, а тело била крупная дрожь.
– Что вы задумали?
– Джеймс знает, что сейчас произойдет, не так ли? Джеймс?
Голова Джеймса бессильно свесилась на грудь. Он сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене, никак не реагируя на вопрос, обращенный к нему.
– Что происходит? Эль-Калаам... – Истерический лай Томаса заглушил вопрос Рудда.
– Заткнешься ты, наконец, или нет! – госсекретарь зажмурил глаза. – Умолкни, и они оставят нас в покое!
Рита вывела перепуганного насмерть дворецкого на самую середину гостиной и отступила назад. С резким щелчком она сняла свой автомат с предохранителя.
– Ради всего святого! – воскликнул Эмулер. Горничная ударилась в слезы, Сюзан слабо всхлипнула.
– Это не способ..., – начал Дэвидсон.
Раздался громкий треск автоматной очереди, заставивший всех подпрыгнуть на месте. Хэтер громко вскрикнула. Тело дворецкого развернуло и отбросило к дальней стене. Кровь бурным потоком хлынула из его ран. Рита вновь нажала на курок. Грохот выстрелов оглушил всех присутствовавших. Дворецкий широко раскинул руки, хватаясь пальцами за воздух. Его тело дергалось в предсмертной агонии; глаза закатились глубоко внутрь черепа. Вся его одежда была залита кровью. Ноги его подогнулись, и он грузно осел вдоль стены, оставляя на обоях широкую кровавую полосу.
Плач горничной – молодой блондинки со слишком большим количеством косметики на лице – перешел в жалобное подвывание. Точно повинуясь молчаливому приказу, остальные заложники стали медленно отодвигаться от нее. В невыразимом ужасе они жались в кучу напротив камина.
Рита развернулась. Дуло автомата вновь изрыгнуло оранжевое пламя, и горничная словно прыгнула спиной назад. Ударившись лопатками о мраморную каминную полку, она прогнулась вперед. Ее рот открылся, но из него не вылетело ни звука. Она рухнула на колени, скребя пальцами по полу, точно когтями, качнулась и упала на бок.
– Порядок, – произнес Эль-Калаам, едва видный в пороховом дыму, заполнившим комнату. – Теперь вы знаете, что следует принимать всерьез. Слова для нас – пустые звуки; смелость – бесполезная вещь перед лицом силы, которой мы обладаем. Она безгранична и неодолима.
Он обвел взглядом комнату, словно насыщаясь безграничным животным страхом, запечатленным на лицах заложников, и довольно улыбнулся. В гостиной наступила полная тишина. Эль-Калаам похлопал ладонью по стволу своего «узи» и шумно сплюнул на залитый кровью участок пола между двумя трупами.
Постепенно образ Рубенса в ее душе приобретал человеческие очертания. Однако, что было, возможно, еще более важно, его рассказ о своем преступлении в начале пути на Лоувер-Ист Сайд затронул какую-то чувствительную струну в самой глубине ее существа. Она знала это ощущение, когда ненависть становится настолько сильной, что во рту появляется отвратительный привкус, от которого невозможно избавиться. Разумеется, ей было известно и о наказании за такую слепую ненависть.
