хотел остаться здесь и обследовать, изучить руины с любопытством ребенка, получившего в подарок новую игру.
Он увидел, как вышли из леса кхмерские крестьяне. Они принесли еду к порогу храма, потому что буддийским монахам запрещено возделывать почву и самим добывать себе еду, ибо они могут невольно лишить жизни невинную мошку или червяка.
Трейси очень нужна была информация. И он вошел в храм. Внутри было темно, стоял тяжелый запах курений. На неотесанном каменном постаменте стояло золотое изображение Будды Амиды.
Священнослужитель - он говорил по-французски - рассказал, как в деревню, где когда-то жил именно этот Будда, ворвались солдаты. Они повалили скульптуру и стали царапать ее штыками, чтобы узнать, не из цельного ли золота она отлита.
- Но когда они увидели, что это просто позолоченный камень, они спалили алтарь, на котором она стояла двести лет.
Это был маленький, сухой человек в оранжевой тоге. Его чисто выбритая голова сияла, словно смазанная маслом.
Лицо у него было необыкновенное. Трейси показалось, что черты его вырезаны каким-то неземным резцом. Он был частью земли, неба, джунглей. Их внутренние мелодии совпадали.
Но только когда монах протянул руку и дотронулся до него, Трейси в полной мере осознал его необычайность. Это было бесконечно нежное прикосновение, прикосновение, которым любящая мать ласкает свое дитя. И при этом оно излучало какую-то невероятную силу. Трейси был уверен, что монах мог бы лишь кончиками пальцев приподнять его над землей. Казалось, силе, влиянию монаха нет предела.
И при том в нем не было ничего нечеловеческого, божественного: тихий, спокойный, внимательный, словно олень у ручья. От него не исходило ни страха, ни враждебности. Казалось в нем просто не может быть подобных эмоций. И именно благодаря их отсутствию в нем было столько силы - отказываясь от одного, ты приобретаешь в другом.
- Я знаю, почему ты пришел сюда, - мягко произнес монах. Теперь он перешел на кхмерский. Трейси склонил голову:
- Я прошу прощения за то, что пришел, - ответил он на том же языке.
- Не чувствуй сожаления, - что-то в касании священнослужителя изменилось, и Трейси поднял на него взгляд. Глаза монаха казались озерами, в которых отражался весь мир. - Я расскажу тебе то, что ты желаешь знать.
Трейси не понял, почему, но на глаза его навернулись слезы. А потом он понял и это. Покой, бесконечный покой, который сейчас снизошел на него, был лишь маленьким островком в океане крови и напалма. Смерть и разрушение, которые сеял новый порядок красных кхмеров, должны были уничтожить этот покой. И впервые в жизни он осознал, что такое буддизм - это нечто большее, чем религия. Этот образ жизни.
Трейси вернулся в настоящее и в какой уже раз погладил маленькую фигурку Будды, которую дал ему монах. Воспоминание о той встрече не способны стереть ни время, ни более поздние воспоминания. Где сейчас этот монах? Может, еще жив?
Зажужжал интерком.
- Да, Айрини?
- Вас хотела бы видеть мисс Маршалл.
Господи, какие еще неожиданности ждут его сегодня? Разве что небо упадет на землю... Или, может, уже упало. Он не видел Лорин Маршалл - сколько? Девять, десять месяцев? С той самой ночи, когда она от него ушла. И вот теперь вернулась?
- Хорошо, Айрини. Пригласи ее.
Лорин Маршалл. Изящная, гибкая, с телом танцовщицы, необыкновенным телом. Длинная шея, овальное лицо, волосы цвета вечернего солнца, стянутые в длинный конский хвост. Но ярче всего он помнил ее походку - ей достаточно было пройти по комнате, чтобы в нем вспыхнуло желание.
И он не был готов к тому, что увидел сейчас. Прежде всего, она прибавила в весе. Немного, но заметно. Бедра ее стали тяжелее, талия шире. Почему? В балете места для лишних фунтов нет.
Широко расставленные глаза с любопытством оглядели его кабинет. Волосы были туго стянуты - слава Богу, хоть конский хвостик остался прежним. На ней был темно-синий облегающий топ и простая юбка с запахом - в таком наряде она обычно ходила на репетиции. На ногах - маленькие плоские туфельки, из называют 'балетными'. Ярко-зеленый шелковый жакет, который она перекинула через руку, почему-то придавал ей трогательный и беззащитный вид, словно она была маленькой девочкой. И потому она казалась моложе своих двадцати семи лет.
- Трейси... - она произнесла его имя так тихо, что он скорее прочел это по ее губам, чем услышал. Он молчал, зачарованно глядя на нее.
Она сделала два неуверенных шага к нему, и он почувствовал, как часто забилось его сердце.
- Меня удивило... что ты согласился увидеть меня, - голос ее стал громче. Она попыталась улыбнуться. - Я не знала... Я не знала, что меня ждет, - она отчаянно вцепилась в сумочку, будто от этого зависела ее жизнь. - Я рада. Я... - голос у нее дрогнул, она еще раз оглядела комнату. - А здесь ничего не изменилось.
- Разве только Джона не стало.
Она дернула головой и сделала еще шаг.
- Конечно, я знаю о том, что он умер. Мне так жаль, Трейси... Я знаю, что он значил для тебя.
- Да. Спасибо, - его голос даже ему показался очень официальным. Он изо всех сил старался держать себя в руках.
- Я не знаю, что еще сказать, - она боязливо подошла поближе, словно опасалась, что если подойдет к нему слишком близко, он ее ударит. - Об этом невозможно говорить... Слова кажутся такими глупыми, неточными, - она храбро улыбнулась ему, и это был первый честный поступок, совершенный ею с того момента, как она открыла дверь. - Я никогда толком не разбиралась в человеческих чувствах. У меня не было практики. Опыта. Я всегда знала лишь одно: балет. Остального просто не понимала.
Теперь до Трейси дошло, что она говорит уже не о смерти Джона Холмгрена, а об их истории.
- Я полагал, ты всегда будешь танцевать, - сказал он скорее из самозащиты.
Лицо Лорин приняло странное выражение.
- Я не танцевала уже девять месяцев, - в голосе ее появилась невыносимая тоска. - Сразу же после того... После того, как мы... расстались, я повредила бедро, - взгляд ее скользнул в сторону. - Неудачный прыжок в 'Бале у королевы'. Я даже сначала не поняла, что случилось. Я плохо сконцентрировалась.
- Это не похоже на тебя, Лорин.
- Вот в этом-то и дело! - воскликнула она. - Я - не я. И я не знаю, кто я теперь, - плечи ее вздрагивали. - Я не знаю, что теперь для меня важно. Я занимаюсь по восемь часов в день. Мне надо вернуться в балет, но... я не вернусь.
Ее зеленые глаза были полны слез, и Трейси, сам не зная почему, встал и вышел из-за укрытия, которое создавал ему письменный стол. Они стояли друг против друга, достаточно близко, чтобы прикоснуться, но не делали этого.
- Я танцую, - прошептала Лорин, - и технику я восстановила, но что-то бесследно ушло. И это что-то - ты. - Она прерывисто вздохнула. - Я только сейчас это поняла. - Теперь она плакала в открытую. - Я часами стою у станка, и все это время думаю не о занятиях, а о тебе. Я разогреваюсь, натягиваю пуанты - и думаю о тебе. Я выхожу на сцену - и думаю о тебе.
Она стиснула кулачки.
- Черт побери! - воскликнула она. - Теперь-то я понимаю, почему ушла. Я не могла смириться с тем, что со мной происходило. Я и сейчас не могу с этим смириться, - ее глаза искали его ответный взгляд. - Но я должна была вернуться. Понять. Потому что я так больше жить не могу...
- Помнишь, что ты сказала мне в ту ночь? - Трейси вглядывался в ее лицо и видел слезинки, повисшие на длинных ресницах. - 'Балет - это вся моя жизнь'. Разве ты не помнишь, Лорин? 'Это то, чему я училась всю жизнь, и это моя первая и единственная любовь'.
Лорин уже рыдала.
