— Выпьешь?
— Пожалуй, нет, — отказался Брэндинг. Он так и не сел, войдя в дом. Все стоял посреди комнаты.
— Ради Бога, Кок! Скажи мне хоть, о чем ты думаешь?
— Сам не знаю, о чем, — ответил он. — Пока не знаю.
— Тебе не терпится уйти, — заметила она как бы вскользь. — У тебя это на лице написано.
— Это не так.
— Не лги мне, — сказала Шизей.
Брэндинг хотел как-то отреагировать, но поперхнулся собственными словами. ОНА обвиняет ЕГО во лжи! Он особенно разозлился потому, что он ведь действительно солгал.
— Как ты смеешь обвинять во лжи меня, изолгавшаяся сучка! — заорал он внезапно. — Лучше скажи, откуда у тебя этот костюм, — Большими шагами он направился к выходу.
Сердце Шизей замерло. Значит, все-таки раскопал, что костюм от Луи Феро — подарок Хау? Как это ему удалось сделать?
Брэндинг слышал, как она окликала его по имени. Потом зазвонил телефон. Не оборачиваясь, он вышел за дверь, Ноля у него не сгибались, мышцы так и ходили ходуном под кожей.
Шизей подняла трубку, крикнула:
— Кто? — и у нее перехватило дыхание: она узнала голос брата.
— Сендзин, — прошептала она, — мне кажется, мы договорились...
— Договор аннулируется, — бросил Сендзин.
— Но ты ставишь под угрозу все, что нам...
— Помолчи!
— Да скажи мне толком, что случилось?
— Случилось невообразимое. Мне нужна твоя помощь, — голос Сендзина урчал, как перегревшийся мотора готовый взорваться. — Так складывается жизнь.
— Что ты мне...
— Сегодня вылетаю, — оборвал ее Сендзин. — Мне надо срочно в Вест-Бэй Бридж, на Лонг-Айленде. — Он назвал адрес и прибавил: — Встретимся там. — Шизей хотела что-то сказать, но связь уже оборвалась. Она положила трубку и вздрогнула не сознавая, что делает, стояла и крутила на пальце кольцо с большим изумрудом.
А Брэндинг тем временем садился в машину. Включая двигатель и выезжая на проезжую часть, он заметил, что его руки дрожат. Стук сердца причинял ему почти физическую боль. Как бы ему сейчас помог совет жены! Она всегда знала, где право, где лево и, образно говоря, кто с кем спит.
Всегда знала.
Мысль о том, что Шизей подослана к нему Дугласом Хау, чтобы подорвать его репутацию и погубить его любимый законопроект, была просто невыносима. До этого момента Брэндинг не хотел признаваться даже самому себе, что любит Шизей. Теперь он вынужден был признать, что она сломила его систему защиты и проникла так глубоко в его душу, как никому — даже Мэри — не удавалось проникнуть. То, что она его могла так надуть, не укладывалось в голове.
У него было ощущение, что весь мир вывернулся наизнанку, что ярлыки, которые были у него заготовлены на всех людей на земле, оказались абсолютно бесполезными. Он чувствовал себя как ребенок, который обнаружил, перейдя в другую школу, что знания, доставшиеся ему тяжким трудом в старой школе, никуда не годятся. Более дурацкого ощущения и придумать невозможно.
Он знал, что его пуританская кровь не позволит ему теперь даже выслушать ее оправдания из-за боязни, что любовь к ней помешает ему теперь отделить правду от лжи.
Гораздо легче просто заклеймить её. Он услышал слова его матери, будто она сидела с ним рядом в «Ягуаре», призывающие его быть бдительным к проискам Сатаны: ОСТАВАЙСЯ ВСЕГДА НА УЗКОЙ ТРОПЕ, НА КОТОРУЮ ТЕБЯ ПОСТАВИЛ ГОСПОДЬ. — И НИЧЕГО ПЛОХОГО С ТОБОЙ НЕ СЛУЧИТСЯ.
Вращающиеся красные и синие огни, которые он увидел в зеркале заднего вида, заставили его вздрогнуть. Требовательный звук сирены приказывал остановиться. Брэндинг подрулил к бортику. Белая с синей полосой полицейская патрульная машина почти уткнулась носом в его бампер. Во вспышках красно- синего света он видел две темные фигуры на передних сидениях.
Брэндинг сидел, все еще во власти своих тяжелых мыслей. Долгое время ничего не происходило. Наконец дверца в полицейской машине со стороны водителя открылась, и вышел полицейский в форме. Его напарник остался в машине.
Брэндинг опустил стекло, услышав тяжелые шаги по асфальту. Огромного роста полицейский, наклонился к окошку и посмотрел на него сквозь темные очки. Брэндинг подумал, как можно видеть что-либо ночью в таких очках?
— Ваши права и техпаспорт, пожалуйста.
— По-моему, я ничего не нарушил, — сказал Брэндинг. Полицейский никак не отреагировал, и Брэндингу ничего не оставалось, как подать ему документы. При этом он заметил, что тот взял их левой рукой: правая лежала на рукоятке пистолета.
Сделав знак своему партнеру, полицейский сказал:
— Боюсь, я должен попросить вас открыть багажник, сенатор.
Брэндинг опешил.
— Что? — Полицейский отступил, на шаг от машины. — Пожалуйста, выходите, сенатор. — Брэндинг вылез из машины и пошел открывать багажник. Полицейский следовал за ним. Тем временем и его напарник приблизился. Заметив в его руке ружье 12-го калибра, Брэндинг не выдержал и осведомился. — Могу я спросить, что все-таки происходит?
Полицейский с ружьем повторил просьбу первого:
— Откройте, пожалуйста, багажник.
Пожав плечами, Брэндинг открыл багажник и отступил на шаг. Первый полицейский зажег фонарик и посветил внутрь. Странный, неприятный, тошнотворно-сладкий запах распространился в ночном воздухе.
Полицейский ахнул:
— Господи Иисусе! — Брэндинг услышал щелчок: это второй полицейский взвел сразу оба курка на своем ружье. Заглянув в багажник, Брэндинг обомлел: там лежало скрюченное тело. Фонарь высветил засохшую кровь, разбитый вдребезги череп, бледное лицо трупа. Тошнота подступила к горлу Брэндинга.
Мать ему говорила, СОЙДЁШЬ С УЗКОЙ ТРОПЫ — И ВСЕ ДОБРОЕ, ЧТО Я СЕЙЧАС ВИЖУ В ТВОЕЙ ДУШЕ, ЗАСОХНЕТ И УМРЕТ.
Великий Боже, думал он в полном шоке, я знаю этого человека. Это Дэвид Брислинг, личный секретарь Дугласа Хау.
Высоко в горах обросший бородой Николас в который уже раз брал приступом Черного Жандарма. Он переживал наяву свой навязчивый сон о пшеничном поле: искал следы на черной влажной земле. Наконец нашел. Голос, который разговаривал с ним, был голосом его памяти. Но в первый раз, когда он его слушал, он ничего не понял, потому что его дух был отягощен.
Как говорил Канзацу, не «широ ниндзя» тяготил его дух: «широ ниндзя» — это только симптом болезни. Он был очень болен тогда, когда тандзян напал на него. Он и сейчас все еще оставался «широ ниндзя», хотя уже начал понемногу понимать язык акшара. И еще он кое-что понял: ни Канзацу, ни кто-либо еще не в силах излечить его.
Никто не может дать ему избавление от «широ ниндзя», потому что это есть состояние психики, изменить которое он может, только излечившись сам. Тем не менее, он уже замечал, что постепенно восстанавливает технику владения боевыми искусствами. Значит, излечение продвигалось.
— "Широ ниндзя" — это одно, — говорил Канзацу однажды после тренировки, рассматривая его шрам на голове, — а твое состояние — это совсем другое.
— Почему? — спрашивал Николас. — Главный симптом «широ ниндзя» — потеря памяти.
— Все это так, — сказал Канзацу. — Но твоя проблема заключается не в потере памяти, а в невозможности добраться до нее. Акшара уже начала освобождать твой дух, но полное владение ниндзютсу, а особенно — «лунная дорога», все не возвращается. Поэтому я полагаю, что в твоей болезни
