слиянии своих компаний — «Томкин индастриз» и «Нанги Сато интернэшнл».
Примечательно, что в прошлом оба унаследовали высшие посты в руководстве своих компаний. Нанги — от умершего брата лучшего друга, Николас — от покойного тестя. По этой и по многим другим причинам между ними сложились такие отношения, которым были не страшны любые испытания.
Николас вышел из кабины лифта на пятьдесят втором этаже, прошел через пустынный отделанный тиком и хромом холл, миновал безлюдные кабинеты и офисы и очутился в своей конторе, которая вместе с рабочими апартаментами Нанги занимала все западное крыло этажа.
Он подошел к низкому дивану, стоявшему у широкого окна, и уселся, глядя на раскрывавшуюся под ним панораму города. В дымке смога, по цвету напоминавшей слабый зеленый чай, на горизонте смутно виднелись очертания горы Фудзи.
Он знал, что очень скоро ему придется вернуться в Америку, и не только для того, чтобы сидеть лицом к лицу с Харли Гаунтом и вести с ним разговоры, его ждали в основном встречи с влиятельными чиновниками в Вашингтоне, настроенными враждебно против возрастающей мощи Японии. Гаунт нанял человека по имени Терренс Макнотон, профессионального лоббиста, с тем чтобы тот защищал его интересы, однако Николас начинал ощущать, что в такое беспокойное время одного доверенного лица маловато. Уже несколько лет подряд Николас собирался слетать в Вашингтон, но Нанги до сих пор удавалось убедить его в том, что его присутствие здесь необходимо, — отстаивать интересы фирмы уже от проамерикански настроенных японцев.
С неоспоримой логикой Нанги настаивал: японцы, дескать, не увидят в нем итэки, чужака- варвара.
Отец Николаса, истый англичанин, полковник Дэнис Линнер в сердцах японцев старого поколения занимал особое место: в свое время, а именно после второй мировой войны, будучи старшим офицером штаба генерала Макар-тура, он оказал ему неоценимую помощь в установлении контактов с высшими японскими сановниками и выработке демократической Конституции, действующей до сих пор. Смерть полковника широко освещалась в национальной печати; на похороны его пришло не меньше народу, чем если бы это были похороны императора.
Присутствие Нанги Тандзана Николас ощутил прежде, чем увидел его. Сейчас Нанги было чуть за пятьдесят. Облик его обращал на себя внимание: невидящий правый глаз был полуприкрыт навсегда вывернутым наружу веком. Если бы не это, то его лицо было бы лицом дипломата, постигшего все тонкости мироздания и умевшего найти выход из любого сложного положения.
Нанги негромко постучал концом своей трости, рукоятку которой украшала вырезанная голова дракона, в дверь кабинета Николаса. В зависимости от времени суток самочувствия и погоды походка Нанги менялась: давали знать себя изувеченные на тихоокеанском театре войны ноги.
Мужчины приветствовали друг друга тепло, лишь для приличия соблюдая минимум официальности. Встреча выглядела бы совсем иной, если бы в помещении присутствовал кто-то третий.
В дружеской атмосфере они молча наслаждались зеленым чаем, затем перешли к деловым проблемам — они хотели обсудить стратегическую линию своей компании до того, как придут остальные сотрудники.
— Новости весьма паршивые, — начал Нанги. — Я не смог достать того количества денег, которое, как ты считаешь, даст нам возможность развернуться во Вьетнаме.
Николас вздохнул.
— Какая ирония — дела-то ведь идут очень даже неплохо. Посмотри отчеты за прошедший квартал. Спрос на Сфинкс Т-ПРАМ значительно превышает наши нынешние производственные возможности.
Т-ПРАМ являлся запатентованным компанией «Сато интернэшнл» компьютерным чипом — единственным на рынке чипом с защищенной программируемой памятью.
— Вот почему, — продолжал Николас, — нам необходимо как можно быстрее разворачивать наше дело во Вьетнаме. Налаживать новое производство, расширять производственные мощности, отвечающие требованиям наших стандартов, — это, конечно, изнуряющий марафон, но с этим нельзя медлить.
Нанги пригубил свой чай.
— К сожалению, Сфинкс — это только один кобун в огромной структуре бизнеса кэйрэцу. Не все филиалы работают так хорошо.
Кобуны являлись дочерними компаниями в системе кэйрэцу — конгломерата.
Николас понял намек компаньона. В отличие от компании «Томкин индастриз», «Нанги Сато интернэшнл» и до слияния всегда имела доступ к капиталу. Сейчас же в Японии неожиданно были введены новые основополагающие правила. За последние годы баланс японских корпораций, в отличие от американских, крутанулся от значительного актива к угрожающему пассиву. Коммерческие банки наложили лапу на все основные кэйрэцу. В случае с компанией «Сато» это был Банк развития Даймё. Задушевные отношения внутри самих кэйрэцу давали возможность брать займы по низким ставкам и на очень выгодных условиях.
Сейчас же обстановка изменилась — экономика Японии трещала по швам, такого еще не было со времен ужасов послевоенного периода. Все началось в 1988 году с ошибочных усилий правительства поднять экономику, испытывающую первые болезненные приступы от чрезмерного усиления иены, путем искусственно раздутого земельного бума. Министры рассудили, что инвестиции внутри самой страны ослабят, по крайней мере, до определенного предела, достоинство иены. Теория сработала — но до поры до времени. Затем цены выскочили за пределы реальности. И все равно японские бизнесмены — тугие кошельки, упивающиеся своим мнимым успехом, — продолжали вкладывать деньги в недвижимость. Неминуемо пузырь лопнул. Перегруженные своей же собственностью, эти дельцы не могли больше сбывать акции даже с изрядной скидкой и буквально в одночасье теряли свои огромные состояния.
Бойня продолжалась, расширяясь подобно кругам на воде. Банки, выдававшие практически неограниченные кредиты под казавшуюся абсолютно надежной недвижимость, остались с собственностью без права пользования ею и, следовательно, без достаточного количества капитала. Чтобы хоть как-то возместить огромные убытки, банки были вынуждены сбывать собственность должников, но и тем не менее в течение года их приходно-расходные книги были заляпаны красными пятнами[2], кровью, единственно признаваемой банкирами.
Банк Даймё не был исключением. В отличие от многих других банков он выдержал удар, однако переживал исключительно трудный период, и его потери в значительной мере отражались на деятельности «Сато интернэшнл». Не далее чем шесть месяцев тому назад Нанги был вынужден заменить председателя правления Банка развития Даймё, однако, тем не менее, ситуация по-прежнему оставалась неподконтрольной. Это заставляло его испытывать чувство унижения, поскольку он сам когда-то в свое время был управляющим банком.
— Однако, так или иначе, взыскать капитал нам просто необходимо, — настаивал Николас. — Если мы не завоюем вьетнамский рынок, и как можно быстрее, то нас обойдут другие кэйрэцу.
— Мне требуется еще некоторое время, чтобы обдумать ситуацию, — в который раз — напомнил Нанги. — Мы только открываем для себя Вьетнам, и я не до конца доверяю его правительству.
— Ты хочешь сказать, что вовсе не доверяешь вьетнамцам.
Нанги, покачивая рукой, задумчиво глядел на чаинки в стакане. Он не любил, когда между ними возникала напряженность. Даже тогда, когда Николас несколько лет назад первый раз поехал в Сайгон, чтобы нанять этого парня Винсента Тиня в качестве директора их вьетнамского филиала, Нанги и то был обеспокоен. Тинь был вьетнамец, и Нанги подумал, что, говоря о недоверии к вьетнамцам, Николас был прав. Уже столько денег вгрохали в этот странный новокапиталистический Вьетнам, а Николас подбивает его на новые расходы. А что будет, если вернутся коммунисты и национализируют весь частный бизнес? Они с Николасом в таком случае потеряют все.
— Эти люди представляют для меня загадку, — сказал Нанги, поднимая глаза.
— И вьетнамцы бывают разные.
Нанги покачал головой.
— Китайцы в Гонконге тоже разные, однако я не боюсь иметь с ними дело. Они изворотливы, но, должен признаться, мне нравятся их интрига. А к вьетнамцам у меня такого чувства нет.
— Именно поэтому вьетнамцами занимаюсь я, — возразил Николас. — Ты только взгляни на наш баланс — доход от производства небольшого количества товаров, который мы имеем благодаря
