Денис нашел в машине фонарик и буксировочный трос. Трос он хорошенько зацепил за какой-то железный полурассыпавшийся штырь. Фонарик сунул в карман и начал спускаться.
Деревянная обшивка клети полностью истлела и сыпалась вниз, как зола из печки. Со дна шахты дышало сыростью и песком. Воды, как ни странно, не было – видимо, она просочилась сквозь песок и кости и ушла в нижние горизонты, да и место было не низинное.
Буксировочный трос кончился довольно быстро. Денис уперся ногой в петлю и посветил вниз фонариком. Дно шахты, в недальней темноте, было покрыто песочком, и на этом дне поблескивал влажной чешуей свежий кабель.
Оригинальные воры воровали электрический кабель у «Чернореченсксоцбанка» – сперли и кинули в заброшенную шахту. Не мудрено, что господин Головатый до сих пор их не может найти, хотя старается так, словно не общественный кабель потырили, а его личный хрен.
Вылезти наружу было непросто. Денис уронил фонарик и весь перемазался в древесной трухе. Укладывая трос в багажник, Денис заметил, что его «Мерс» тоже оставил следы. Не на высохшей степи, а на запыленной площадке перед шахтой.
Что тут делали грузовик с «Нивкой», Денису было вполне понятно.
А вот чем занималась субтильная иномарка?
Денис подумал немного и направился к старому бараку, тянувшемуся через степь метрах в пятидесяти от шахты. Дорога от барака до шахты была мощена камнями, сквозь которые пробивалась трава, и Денис никак не мог судить, проходил тут кто-нибудь во время дождя или нет.
Барак был одного возраста с шахтой и употреблялся для содержания спецконтингента: после ликвидации Чернолага барак отдали колхозу под загон для скота. Колхоз барак немного подновил, и оттого здание дожило до нынешних дней.
Крыша барака рухнула внутрь, стены сверху поросли желтой иссохшейся травой. Посереди комнаты с рухнувшими перегородками красовалась глубокая сурчиная нора, а над норой, вытянув лапки, стоял сурок. Было удивительно, что сурка еще не поймали и не съели.
Денис подмигнул байбаку, тот опомнился и дернул в нору.
Денис подошел к задней стене барака, присел и осторожно нажал рукой на первое снизу бревнышко. Бревнышко неожиданно подалось, открывая глубокую и влажную щель в фундаменте. Щель, наверное, была зэковской захоронкой, в которую добытчики черного золота прятали от шмона свои нехитрые припасы. Щель эту разведал в детстве сам Денис, и знали о ней немногие – Ваня Салкин, который сейчас жил где-то в солнечном Казахстане, да его младший брат Вадик, да зампред «Чернореченсксоцбанка» по прозвищу попугай Кеша.
Денис сунул руку в щель. Захоронка была совершенно пуста.
Загородный дом отдыха «Квадратное», состоявший на балансе «Чернореченсксоцбанка», ничуть не напоминал те облезлые объекты соцсферы, некогда принадлежавшие заводам, фабрикам и министерствам, а ныне мирно догнивающие вокруг городов и весей России.
Бетонный забор вокруг «Квадратного» был обтянут новенькой колючей проволокой, с железных врат свисал глазок фотокамеры, и у проходной будки «Квадратного» молчаливо и неподкупно высились два омоновца с автоматами.
На стоянке перед домом отдыха грустил черный «Опель», а в «Опеле» сидел зам. начальника УВД – Петраков. Он был, по обыкновению, пьян. Денис, сопровождаемый бдительными взглядами охранников, зарулил на стоянку и подошел к Петракову.
– Привет, – осклабился мент, – далеко путь держишь?
– Так, мимо ехал, – сообщил Денис. – А ты что тут делаешь?
– А у меня спецзадание, – сказал Петраков, – Никишина не пускать. Чтобы он никого опять по роже не двинул.
На сиденье рядом с Петраковым лежала бутылка водки, и у Черяги было такое чувство, что этой бутылке недолго придется лежать с полным горлышком.
– У нас Миша Никишин вообще оригинальный человек, – продолжал мент, – Он когда дом строил, свою старую мебель на помойку выкинул. А мебель неплохая была, тут же набежали шахтеры и стали по домам растаскивать. Так Миша ужасно оскорбился. Приказал воров посадить. А все остальное сжечь.
– И посадили?
– На пятнадцать суток, – сказал Петраков.
– И как же они к тебе после этого?
– А что ко мне? – усмехнулся зам. начальника УВД. – Благодарили. Я им из дома суп носил. А они суп последний раз из крапивы варили. Так что когда погромы начнутся, меня побъют в последнюю очередь. Супчик припомнят.
И Петраков сграбастал бутылку с сиденья. Пил он быстро, маленькими глоткам, и бутылка вздрагивала в его слегка трясущихся руках.
– Что ж ты с этого места не уходишь? – спросил москвич.
– А куда уходить-то? Самому суп из крапивы есть? Да и потом, знаешь – уж лучше я на этом месте, чем последняя сволочь. Я хоть… супчик принесу.
– Почему Извольский велел убрать Луханова? – спросил Черяга.
– По дурости.
– А кого надо было?
– Не скажу, – процедил сквозь зубы Петраков. Он был сильно пьян, но от долгой привычки владел собой хорошо.
– Почему?
– За Лухановым не хочу. Опротивел он мне еще при жизни. Ну я понимаю, если кто вор и ворует. Профессия у него такая. А этот мало того, что ворует, так еще и в грудь себя бьет. «Я, – грит, – за народ». Ты хоть в грудь себя не бей! А он не может. Если не бить в грудь, так и красть будет нечем.
– А при чем тут ты?
– Мы все тут при чем, – заявил Петраков, – ясно? И ты при чем. У меня «Опель», а у тебя «Мерс». Ты «Мерс» на свою зарплату покупал? А теперь на нашем материале хочешь себе карьеру сделать? В Москве ты начальника округа побоишься тронуть, а здесь ты готов хоть на мэра наехать? Молодец против овец…
Петраков замолчал и внезапно спросил:
– Ты мимо вокзала проезжал?
– Нет. А что?
– Там ОМОН стоит.
– Как – ОМОН?
– А так. Поставили вчера опосля истории с Луханом. По личному распоряжению господина мэра.
– Т..ты хочешь сказать – что Извольский своего добился? Что шахтеров сгоняют с рельс?
– С чего ты взял, что шахтеров сгоняют с рельс?
– Ну как же… ОМОН…
Петраков сумасшедше осклабился.
– ОМОН, мой дорогой, поставлен на рельсах затем, чтобы охранять и защищать товарищей пикетчиков от всех мыслимых и немыслимых опасностей. Потому как расстрел товарища Луханова произвел на наш доблестный и храбрый пролетариат совершенно неожиданное действие, и вышеупомянутый пролетариат драпанул с рельс в невероятном количестве. Но как только товарищ мэр гарантировал бастующим полную неприкосновенность, плотные ряды пролетариата тут же снова сомкнулись…
В голове Дениса что-то смутно забрезжило: так мертвый и заржавевший мотор, воткнутый в розетку, потихоньку и со скрипом начинает проворачиваться. Он раскрыл было рот, – но в этот миг у ворот быстро затормозил серебристый «Лендкрузер», и на пыльную землю вслед за своими ребяками выпрыгнул Негатив.
– Ты чего здесь стоишь, как бедный родственник? – сказал Негатив, подходя к следаку, – заходи, коли пришел.
– А это твой дом?
– Банковский, – ответил Негатив. – Да ты заходи, здесь все дома мои.
