— Убедился?
— Убедился… Стреляй. Поаккуратнее только, хороший человек был…
— За забором что?
— Людей там нет.
Зомби представляет легкую мишень. Он пытается повернуться, но ноги у него плохо слушаются. Захожу немного левее, чтоб пуля не шла вдоль дороги и не дала рикошетов, прицеливаюсь. Выстрел негромкий, зомби валится как бревно. Лицо спокойное, я старался, чтобы его не повредить.
Мичман притаскивает какую-то белую тряпицу и накрывает покойнику голову.
Потом поднимает наган вверх и трижды бахает в воздух, в низкое серое небо.
Помолчав, забираемся в тепло автомобиля.
— По нынешним временам с почестями — это редкость.
— Хороший был человек… Хороший…
До больницы едем молча…
Больнице повезло сильно. Все первичные очаги — и обезумевшие покусанные люди, приехавшие из Питера по кольцевой дороге, и наркоман с передозом, и умершая во время операции женщина, и прочие — оказались не в 36-й больнице.
До нее докатилась вторая, а то и третья волна пораженных. Именно по этой причине персонал понес минимальные потери. Не всем повезло, но, во всяком случае, сравнивать с наркологическим диспансером или военно-морским госпиталем невозможно. В госпитале в отдельных помещениях еще были живые люди, и с ними держали связь, но вот начать зачистку пока не могли — сил не хватало.
Вот кто обошелся совсем малой кровью, так это роддом. Получив несколько предупреждений по телефонам, там просто заперлись и забаррикадировали двери.
Рядом с центральным корпусом 36-й больницы стояла грузовая машина с кунгом. Сверху из торчащей трубы вился клочковатый дымок. В кабине сидел немолодой дядька в морской шапке с крабом и морской же шинели. Внимательно посмотрел на нас.
За дверями оказались две тетки с автоматами. Кивнули мичману и внимательно осмотрели наши руки- ноги-шеи. Автоматы они держали как палки, по-бабьи, а вот осмотр был грамотный. Мичмана попросили на выход, а меня отправили дальше. Правда, мичман не ушел, а тут же стал любезничать с тетками, что те приняли настороженно, но благосклонно.
Ясно, после двух лет с таким приговором мичман решил опять окунуться в радости жизни, да и с Валентиной я его пообещал познакомить. Напялив на себя под строгим взглядом дежурной тетеньки бахилы, сижу жду. Приятно глазу — служба не шаляй-валяй, а строго все.
Прибегает поводырь — молоденькая медсестричка. Понятно, меньшую послали. Двигаем на второй этаж. Оттуда в ординаторскую. А там сидит человек десять вместе с Валентиной. Похоже, что она им тут понарассказывала: смотрят на меня с уважением. Подавляю желание надуть щеки и задрать нос.
Чай у них горячий, и мне неловко за свой затрапезный вид — они-то все помыты и причесаны. Впрочем, оказывается, что мне тут могут устроить санобработку — то есть могу и душ принять, и даже ванну, но с этим дольше. Душ — это бы очень к месту. Окопный дух, он, конечно, вштыривает, но лучше без него. С радостью хватаюсь за это предложение, а чтоб им было чем заняться без меня, торжественно вручаю пистолет Коровина Валентине. К сожалению, ТК со склада — с банальными деревянными щечками на рукоятке, но все равно вызывает легкое удивление.
Размываться некогда, все-таки коллеги ждут, потому приходится полоскаться в темпе. Все равно приятно. В разгар мытья заваливается этакая медицинская санитарная бабка — с той уже привычной спокойной бесстыжестью, выработавшейся за время мытья сотен пациентов:
— Вот белье вам свежее. А свое тут оставьте, простирнем.
Ну просто о большем и желать не приходится. Никудышная из меня прачка, если честно. Готовить умею хорошо, а вот стирать…
Надо же, и носки свежие! Сервис!
И на чай я являюсь чистым и довольным.
Обсуждение взаимодействия проходит и впрямь легко. Видно, что Валентина провела всю подготовительную работу. Теперь с такой базой за спиной жить куда легче.
С медикаментами у них пока все в порядке, на пару недель хватит, а там видно будет. Жаль, конечно, что по оснащенности клиника не самая обеспеченная. Но, что она уцелела — невиданная удача.
По поводу пистолета разгорается дискуссия — треть считает, что теперь оружие должно входить в оснащение лекаря наравне с фонендоскопом. Другие уверены, что это несовместимо с профессией врача. Правда, задумываются, когда усатый толстяк напоминает, что ритуал прощания с умершим пациентом несколько изменился: перед тем как закрыть ему лицо простынкой, неплохо бы прострелить помершему пациенту череп.
Начальница думает недолго — посматривая на Валентинин пистолет, говорит, что сегодня же выйдет с рапортом командованию базы об обеспечении всех медиков компактным и легким оружием ближнего боя и обязательно обяжет всех сотрудников пройти курс обучения. И примет санкции против пацифистов.
— Ну вы знаете какие, — спокойно говорит она, глядя на подчиненных.
Они-то, может, и знают, а мне невдомек — премии лишит? Или отпуск перенесет на ноябрь? Но, судя по всему, к ее словам тут принято относиться всерьез.
Говорю, что у меня внизу как раз кладовщик, который ведает всей этой стрелковой мерехлюндией. Начальница назначает ему аудиенцию, но потом — после того как чай попьем.
Меня расспрашивают про город: что там? У многих в Питере родственники, знакомые.
К сожалению, радовать нечем. При всем том ужасе, которого они тут хлебнули (а в самой больнице оказалось-таки двое инициирующих зомби, так что местные медики тоже понесли потери), но то, что творится в Питере, ни в какое сравнение с Кронштадтом не идет.
Оканчиваем чаепитие. Прошу Валентину пройти со мной, попутно благодарю за содействие. Смеется, отвечает, что особенно и стараться не пришлось — начальница отлично понимает, что сейчас идет потеря самого невосполнимого ресурса — людей. И дело тут не в гуманизме: нарожать детей можно, но они только через пятнадцать лет смогут быть полезными, и главное — знаний у них не будет тех, что есть сейчас. Да и нарожать при малом количестве спасенных тоже непросто. Потеря знаний — вот самое кислое, что потом придется расхлебывать. Сейчас умирают сложноорганизованные системы, и чем глубже будет потеря их обслуги, тех обученных профессионалов, которые сейчас обеспечивают все блага цивилизации, тем глубже просядет общество в цивилизационном плане. Очень бы не хотелось через пару поколений возвращаться к плетению лаптей и шитью одежды из шкур. Дикари с АК не самый выигрышный вариант для обеспечения комфортной старости.
Знакомлю ее с мичманом. Мичман расшаркивается и удивительно сразу начинает стесняться… Понятно, с одной стороны, после двух лет запоя видок у него еще тот. Опять же лечиться придется от такой интимной проблемки. Но он же вроде рассказывал о том, что уж такой он бабник, просто отойди-подвинься… Забавно.
Валентина, не моргнув глазом, входит в привычную ей роль строгого доктора и назначает мичману на завтра с утра. Нет, определенно робеет мужик…
А мне приходится их покинуть: матрос-посыльный прибыл на трепаном «жигуле». Моя персона должна явиться к Змиеву. Ничего не понимаю — коменданту базы на меня обращать внимание не с руки. Не тот уровень общения. И что я с ним решить могу?
Но матрос на эти вопросы не ответит. Прощаюсь со всеми и, минуя строгих теток на входе, забираюсь в «жигуль». Машинка явно тоже из подснежников — потому ее и дали посыльному, что не жалко железяки. Парень жмет по газам, что вместе с лысой резиной производит сильное ощущение. Понимаю того журналиста, который взялся за интервью с гонщиком во время пробного заезда и облевал всю машину.
Матрос упивается ездой, а у меня хвост поджимается до предела. Особенно когда вижу, что ремень безопасности некуда сунуть — замков нет.
— Слушай, земеля, ты в курсах, что автотравма равна по тяжести огнестрельной? Кончай гонки!
— Фигня война! Все под контролем!
Вот не люблю эту дурацкую американскую фразу. Тем более что по традиции кинематографа именно
