— Лихо!
— Ну а еще один куда делся?
— Удрал, сволочь. Мужики за ним погнались было, но этот парк как лес. Плюнули и вернулись. Вот сижу смотрю, чтоб он обратно не пришел.
— А чего ему возвращаться? Небось чешет во все лопатки.
— Николаич считает, что это не вся банда. Да и сами по себе они отморозки до абсолютного ноля. Шашлычок видал?
— Ну да. И что?
— Непростой шашлычок. Очень непростой.
— То есть?
— Сами увидите. Еще и снимать будете.
— Ну ладно. А где Николаич?
— Он с опером в караулке. А Вовка возле УАЗа.
— Ладненько. Смотри в оба!..
В готической караулке в кои-то веки и впрямь пахнет караулкой. Тут, судя по всей обстановке, и ночевали разбойнички — койки, матрасы, даже постельное белье. Шмотки, очень похоже не принадлежавшие разбойному люду, чемоданы, сумки — но толком рассмотреть не получается.
Николаич озабочен и, по-моему, очень зол. Кивает нам и с места в карьер огорошивает тем, что тут мы накрыли лишь одну смену. Так что возможно прибытие следующей, да еще с усилением. Ввязываться в бой нет никакого смысла.
Желательно уносить ноги, и поскорее. Повезло, что нас не ждали. Работали в штатном режиме — потому и легли под нашим огнем, большей частью не вякнув. Также повезло и тем, что оружие у них ближнего боя, явно из арсенала МВД. Плохо, что ни Михин отец, неизвестно куда дернувший, ни чертов сварщик никак о себе не заявляют, а уходить, бросив двух человек, из рук вон плохо.
— А что отвечает мобильник Михиного отца?
— Выключен или находится вне зоны действия сети.
— М-да, положеньице… Но не жить же нам тут? А почему решили, что здесь находится только смена?
— А вот смотрите, железный ящик. В нем кулек с золотишком. И зубы, и кольца, и цепочки, и серьги. В мелких бандах так в общий котел не складывают. Вы, кстати, давайте снимайте все на камеру. Что видите, то и снимайте — потом разбираться будем. И комментируйте. Так вот, Дмитрий говорит, что и бумажки интересные нашел. Гнездо у них не здесь — они сюда на дежурство прибывают. Еще есть нюансы. Сестричка. Вы помогите оперу собрать тут вещественные доказательства. Пошли за мной, доктор.
Перебравшись через дорогу к стоящему у дерева трупу, Николаич просит пока поснимать общие планы, а сам неслышно ускользает вперед. Должно быть, обеспечивает безопасность места. И совершенно неожиданно слышу переливчатый звонок мобильного телефона. Позвонили Николаичу не вовремя.
Снимаю мертвеца — ему действительно попали сбоку в голову, заодно нахожу входное-выходное от ильясовской пули.
Когда уже заснял перекресток, из кустов выбирается Николаич:
— Михин папаша объявился. Сказал, что вышел с той стороны парка и подловил бежавшего от нас ублюдка. Не отвечал, потому как телефон вырубил, пока охотился. Получается так, что разумно сделал — вот забренчал бы, как у меня сейчас…
— А это точно он?
— Получается так, что он. Я ему вопросик задал: кто там с ним в машине еще был? Ответил верно. Сын, друг и врач из морга.
— Ну все равно осторожнее надо быть.
— Само собой. Осторожность лишней не бывает. Я ему сказал выходить ко второй караулке. Там как раз Саша посматривает. Заодно глянем, как Саша сработает.
— Как бы они друг друга не постреляли.
— Да не должны бы. И Саша не дурак, и мужика я проинструктировал: как услышит на перекрестке «Стой!», так стой и руки в гору. Идем, тут еще есть что снять: за караулкой и в караулке.
Оказывается, что речь идет о второй караулке, — их тут две. Мы возвращаемся к шашлычнице. По дороге Николаич предупреждает Сашу о госте. Саша кивает.
Около караулки сидит на цепи голый мальчишка лет шести-семи. Картинка милая, потому как детеныш жрет чью-то ступню. Ясно, что пацан — мертвяк. Снимаю.
— Упокойте его. Из мелкашки.
Пацан не обращает на нас никакого внимания, но после выстрела не падает, а остается сидеть, только недогрызенная ступня вываливается из рук.
— Да что за черт! Или закон парных случаев — и еще один кататоник?
Николаич показывает пальцем куда-то вниз. Наклоняюсь и чувствую, что бешенство мутит голову.
Мальчишка сидит на достаточно толстом металлическом штыре вроде лома.
И скорее всего, от этого мальчик и помер. Николаич стягивает тело с испачканного кровью, дерьмом и содержимым тонкого кишечника стержня — точно, вбитый в землю лом. Труп падает на землю, и тут я вижу то, на что не обратил внимание раньше из-за ярких и пестрых гольф — голени искривлены. Проверяю — да, перебиты голени. Качественно так перебиты.
— Вы снимайте, снимайте, — тихо говорит Николаич.
Снимаю. Потом снимаю стоящие внутри караулки баки — литров по двадцать.
Отборное мясо. Правда, без разбора, как положено в производстве, — видны куски, похожие на окорок, куски помельче — вперемешку. Когда Николаич поднимает крышку последнего бака, я уже знаю, что там увижу. Потому не удивляюсь виду нескольких печеней и сердец — нормальных человеческих внутренних органов. В принципе в анатомичке то же и было. Разве что назначение было иным.
— Ну как, доктор?
— Да паршиво. И не зомби, а людоеды.
— Двинули дальше. Там у них три станка для разделки. Не тошнит? Меня так подташнивает. А Саша и сблевал.
— Ну все-таки подготовка имеет место… Однако прибил бы я этих гурманов с удовольствием…
— Не ровен час, накличете.
С улицы доносится приближающаяся невнятная брань, прерванная звонким «Стой!».
Николаич осторожно выглядывает в щель и спокойно говорит:
— Получается так, что пришел Михин папа. И Саня его взял грамотно.
Выходим на улицу. Действительно, Саша подловил этого мужика так же, как до него нас.
Мужик стоит с поднятыми руками и продолжает ругаться. Узнаёт меня и спрашивает:
— Руки-то опустить можно?
— Конечно. Чего так материтесь?
— Вы разделочный пункт в парке видели?
— Видели. Сейчас снимать будем.
— Так чего спрашиваете?
— Получается так, что зря спрашиваем.
— Миша где?
— Перевязан, обезболен. Сейчас его уже оперируют. Судя по времени.
— В Кронштадте?
— Там.
— Какие перспективы?
— Для Миши хорошие. Для вашего соседа — плохие.
— А для твоего брата?
— Думаю, что тоже хорошие.
— Здесь еще долго собираетесь сидеть?
— Нет. Скоро поедем.
— Не забыли, что еще женщин в Стрельне забрать надо?
