мышцы – дай боже, а тут так вообще натуральный собачий культурист, пусть и дохлый. Услышав хруст и почувствовав, как обмякла подо мной эта туша, сноровисто откатился в сторону. И уже вставая, почувствовал резкую боль в груди. Аккуратно просунул руку под бронежилет, ощупал грудину. Ай, мля! Больно, блин! Но вроде мышца нормальной формы, в комок, как при разрыве бывает, не собралась. Ну хорошо! Значит, не порвал, а только потянул. Хотя – и это не шибко приятно. Вернемся на Калужскую, попрошу тамошних «пилюлькиных» диклофенака кольнуть и мазь какую-нибудь разогревающую выклянчу.
Решил проявить чуткость, подошел к спасенной девушке поинтересоваться ее самочувствием. И тут эта блонда выдала про свои колготки… Блин, под тот настрой так она меня взбесила в тот момент – словами не передать. Еле удержался, чтоб ее не послать куда-нибудь подальше. Но не послал, а только на пол плюнул да велел Гумарову с ней дальше нянькаться. Хотя сейчас думаю, что зря вспылил. Нельзя от нежной штатской барышни требовать того же, что и от бывалого бойца. Она адекватно на все происходящее реагировать в таких условиях физически не способна. С другой стороны – пора бы господам штатским привыкать. Времена настали суровые: будешь, как и раньше, хлебалом торговать и беспомощного идиота изображать – сожрут в самом прямом смысле слова. Но перед девчонкой, наверное, стоит извиниться…
– Алтай-11, как слышишь меня? – неожиданно захрипела рация голосом Гаркуши.
– Нормально слышу, тащ полковник, мы уже возвращаемся, минут через сорок на Калужской будем, а то и быстрее.
– Нечего вам там делать, Грошев… Нету больше эвакоцентра на Калужской… Только что на меня выходил твой «найденыш» Перебийнос. Говорит, через забор со стороны французского посольства сиганули какие-то твари, сразу несколько, стая. Точное количество так и не выяснили, завалить успели четырех. Остальные по стенам заскочили в окна на втором и третьем этажах. А там в коридорах толпы беженцев… Та еще мясня была, Боря. Короче, живых осталось две-три сотни гражданских и полтора десятка из охраны, в основном – те парни из ГБР[78], что ворота охраняли и на внешних постах стояли.
Три сотни? А было там утром, по моим прикидкам, не меньше четырех тысяч человек. Ну даже если часть успели утренним конвоем в Подмосковье вывезти… Твою-то мать!
– А Филипочкин? А девчонки его?
– Все там остались, – после недолгого молчания ответил Гаркуша. – Выскочить не успел практически никто, а капитан твой, говорят, до последнего людей вытаскивал. Не повезло ему… Короче, в здании теперь такое творится, что просто так это бросить мы не имеем права. Решили по вашему ивантеевскому опыту все к едрене матери сжечь… Да, и вот еще, продолжение спасательной операции в центре города признано нецелесообразным. Принято решение из Москвы уходить. На Триумфальной останется опорный пункт, рулить на нем будут ваши из ОМОНа и МЧС, но это все. Так что возвращайтесь на базу в Посад, парни. Вас уже ваше командование заждалось.
– А вы куда?
– Мы на территории Спецакадемии забазируемся. Знаешь, где это?
– Примерно. Где-то недалеко от Кутузовского?
– Ну почти. Ладно, будешь в тех краях – заезжай в гости. Все, Грошев, отбой. Удачи тебе и парням твоим. Будь жив!
– Спасибо, вам того же, – машинально отвечаю я.
Новости меня буквально раздавили и вмяли в грунт. Эвакоцентра больше нет, потешный усатый «колобок» Филипочкин и его «девичья команда» – погибли. Большая часть вытащенных нами вчера из общежития студентов – тоже… Что я там говорил? Мы начинаем «сливаться»? Да нет, господа хорошие, мы окончательно «слились»! Мы сдали ожившей мертвечине многомиллионный мегаполис и бежим, бросив на съедение всех, кто в нем до сих пор жив и ждет нашей помощи. Мы проиграли.
Сколько я служу, столько и убеждаюсь в одной очень простой, но неоспоримой истине: у наводчика БТР есть все, а если он говорит, что чего-то нет, значит, ему просто жалко отдавать. Вот и сейчас, стоило мне поинтересоваться, имеется ли в нашем бронетранспортере хороший крепкий трос, наводчик Рома Ершов задумчиво сплюнул себе под ноги и спросил в ответ:
– Зачем?
– Вот этих выродков вешать, – зло бросил я.
Ершов понимающе кивнул.
– А пристрелить не проще? Трос новый почти, жалко.
– Пуля – это честная смерть для честного врага. А эти гниды подобного отношения не заслужили. Значит, будем вешать. Как раз вполне для предателей смерть подходящая.
– Угу, – снова сплюнул Рома, – понял. Сейчас найду.
С этими словами он нырнул через боковой десантный люк в нутро «восьмидесятки» и чем-то там загремел.
– Только нужно им будет кляпы забить потуже и руки за спиной связать. Мало ли… Если вдруг обратятся – так и будут висеть, дергаться, – донесся до меня его приглушенный и частично заглушенный лязганьем каких-то железок бубнеж. – А ну как сорвутся…
Мысль наводчика я уловил.
– Потом дострелим, чтоб уже ни для кого опасными не были. Но сдохнут они в петле.
Возможно, я переборщил. Возможно, стоило их просто к ближайшей подходящей стенке «прислонить». В конце концов, если б давешние, напавшие на нас вместе с бандой азербайджанцев дезертировавшие милиционеры попались нам живыми, я вряд ли стал устраивать что-то похожее. Но тут была большая разница: горцы напали на нас, а не беззащитных гражданских. И произошло это задолго до того, как эвакуационный центр на Житной превратился в кубло ожившей мертвечины. Тогда у меня было куда больше сочувствия к ближним, даже если эти самые ближние хотели мне причинить вред, не совместимый с жизнью. Впрочем, наверное, стоит обо всем по порядку.
Когда этот пацан выскочил из арки старого, сталинской еще постройки, жилого дома на Садовом, по которому наша «броня» шла в сторону Триумфальной площади, и кинулся едва ли не нам под колеса, я его чуть не пристрелил от неожиданности, ей-богу. На излишне шустрых мертвецов я в последнее время нагляделся, равно как и на то, на что они способны. А тут еще разодранная куртка, грязные джинсы и залитое темной, почти черной кровью лицо. Но, не успев даже вскинуть автомат, сообразил, что кровь до сих пор весьма обильно течет из раны, что для мертвецов как-то не свойственно. Да и руками он уж больно осмысленно машет. И только пару секунд спустя, сквозь рычание дизеля, расслышал, что он еще и кричать пытается, зовя на помощь. Выходит, правда, не очень: после удара прикладом по горлу не то что кричать – хрипеть больно, но про приклад мы уже позже узнали. Пока я уяснил только, что он не один и его друзья очень нуждаются в нашей помощи. Парень пытается сказать что-то еще, но его сипение мне почти не слышно и времени на разговоры, судя по тому, как он выглядит, у нас просто нет. Несколько отрывистых команд в рацию, и бронетранспортеры, едва не чиркая бортами по стенам, втискиваются через слишком узкую для них арку во двор. А там… Художник Репин, «Приплыли», картина маслом…
Понять, что именно там происходит, несложно. Трое вооруженных огнестрельным оружием здоровых лбов на «четырнадцатой» с сильно помятыми и испачканными кровью мордой и капотом, похоже, только что вполне успешно «отжали» у кого-то старенький, но вполне бодро выглядящий «Шеви-Блейзер». И теперь, почти не обращая внимание на избитых в кровь хозяев, перекидывают из «жигулей» в просторный багажник джипа свои пожитки. В Уголовном кодексе это явление называется «разбой» – открытое хищение чужой собственности с применением насилия или угрозы его применения. Хотя какие уж там угрозы. Судя по всему, выскочивший под колеса нашего бронетранспортера паренек – едва ли не наименее пострадавший. Остальные выглядят и чувствуют себя куда хуже. С чего я так решил? Ну хотя бы с того, что он, несмотря на нехорошего вида рану, все же на своих двоих вполне шустро бегает, а не скрючившись на асфальте лежит, дыша через раз. Но это про мужскую половину потерпевшей компании. Девушек, довольно миловидных, как я успел разглядеть, – почти не били. Но, судя по их виду и состоянию одежды, – лучше бы избили. Так, теперь еще и статью «Изнасилование» плюсуем. Самое же мерзкое в этой ситуации, что на всех трех лбах – серая милицейская форма. И оружие в их руках – явно табельное, да и автомобиль, судя по раскраске и номерам,
