Николаичу — видно, с утра хворь достала — и это не по душе.
— Ты поменьше трепись, если нас слушают — слишком много знать будут.
— Так я ж о пустяках!
— Из пустяков можно тоже выводы сделать…
Кронштадтские продублировали связь, прикомандировав в каждую группу двоих своих — связиста и координатора. Ясно, ребятки треплются вроде бы о ерунде. Но, может, Николаич и прав. Связываюсь с начальством — врач-оториноларинголог оказывается. Развернули они пункт практически на льду — под прикрытием корабельной артиллерии. Это умно, мало найдется охотников их там обижать. Определяемся по порядку взаимодействия. Так мне от него и не перепало матобеспечения, ну да живы будем — сквитаемся.
— Заводи! Выходим на исходные!
Все рассаживаются по местам, БТР под нами фыркает и дергает вперед.
— Хорошо, что мы первые идем, а то от «маталыг» нам в морду накидало бы дерьмища! — орет в ухо Андрей. Киваю в ответ.
Мотает нас сильно — водила прет, не разбирая дороги. Хоть мы тут уже ездили — не могу сориентироваться. Вроде мы должны выкатиться с юга, но что-то забираем слишком к Петергофу.
Водила дает по тормозам, Николаич орет: «Не стрелять!» Нам навстречу бежит расхристанный мужичонка, видимо, выскочил из какой-то ямы — только что его было не видно. Он машет руками и орет: «Я живой! Живой!!»
Добегает до борта, тычется как очумевший, смотрит на нас снизу вверх дикими глазами. Видок у него жуткий, впору забубенному бомжу — и воняет от него дерьмищем, рвотой и страхом. Но что-то в глазах — на лице, а не синяковой роже — говорит, это нормальный человек, только вот несладко ему пришлось. Физиономия осунувшаяся, голодная, и глаза ввалились, как у старой лошади.
— Вы военные? Военные?
— Да. Из Кронштадта. Ты кто? Откуда?
Мужик садится прямо у колеса, его колотит, и он начинает плакать как-то лающе — без слез. Жутко, когда так рыдает взрослый и явно не трясогузный мужик.
Тут мне надо работать. Соскальзываю с брони, слышу, как Николаич прыгает следом, крикнув: «Наблюдать всем по секторам! Нечего тут таращиться, мы разберемся!»
Подбежавших от «маталыг» курсантов рыком гонит обратно.
У мужика не истерика, просто отходняк такой дикий. Сую ему фляжку, забыв, что там водка. Он хапает несколько больших глотков, кашляет.
— Водички, водички дайте.
Поспевает Николаич — ухитряется налить воду в стаканчик. Видно, не хочет, чтоб такой грязнючий мужичина его флягу испачкал. Пластик мнется в ходуном ходящих руках, мужик жадно глотает воду, расплескивая ее вокруг. Ему немного легчает.
— Ты откуда?
— Из лагеря спасения! Там еще люди остались! Много! Помогите!
— Нехилый у вас тут лагерь спасения. Где он?
— На заводе. Там, в цехах.
К нам присоединяется сапер, что постарше. Николаич, мельком глянув на него, тут же возвращается к мужику. Видно, что, по его мнению, сапер здесь полезнее, чем на броне.
— Что там в лагере? Ты что такой дикий?
— Ты б сам был такой дикий!
Мужика снова начинает колотить.
— Давай излагай по порядку. Потом будешь истерить. Есть что важное — говори.
— Спокойнее, Николаич, спокойнее — ему солоно пришлось, видно же. Давайте рассказывайте, чем можем помочь. Вас зовут как?
Николаич не возражает против старой, но верной методы хороший — плохой.
— Получается так, ничего он не расскажет. Он вон в истерике. Нашатырь лучше дайте ему понюхать, даме нервной.
Мужик словно выныривает из омута, с ненавистью смотрит на Николаича и, обращаясь уже только ко мне, достаточно внятно говорит:
— Я инженер Севастьянов. Лагерь спасения открыли на второй день этого гадства. Указатели поставили. Эвакуации помогали. Тут неподалеку учебка ментовская — вот курсанты и прикрывали. Народ туда бежал потоком, тут это самое укрепленное место. Отовсюду бежали. И из Стрельны. Из Петергофа были. С дороги — кто откуда. Мы помогали колючку тянуть, забор нарастили, сами, как дураки, вышки дополнительно поставили. Но все равно мертвяки прорывались, а потом какие-то твари. Тоже мертвые, но здоровущие. Народ потому заперли по цехам, чтоб жертв не было. А потом ночью стрельба. Блин! Утром оказалось, что власть переменилась. Новые какие-то появились — но и менты остались, хотя сильно меньше, чем было.
Мужик со стоном переводит дух.
— Весь лагерь — ловушка. Люди — мясо. Последние три дня ни воды, ни еды. Согнали как селедок в бочку — ни сесть, ни лечь. И, блин, нашлись сволочи — в охрану подались. Из наших же! А там ритуал. Нам показывали. Мы все видели. Чтоб они в своих кишках задохлись! Нелюдь, хуже мертвяков.
— Кто там сейчас верховодит?
— Психопаты какие-то долбанутые на всю голову. Церковь «Священной Вечной жизни» с Великим Мастером во главе.
— Первый раз слышу.
— Я тоже впервые услышал. Но от этого не легче.
— Они могут оказать сопротивление?
— Могут. И окажут. Они ж долбанутые! Оружие у них есть.
— Там у вас, на заводе, только корпуса от машин или бортовое вооружение тоже есть?
— К нам техника разоруженная поступает. Но у этих пара БТР с вооружением были точно — свои, наверное. Это только то, что я видел. БТР-80. Но камуфляж другой.
— Мины, фугасы видел? — Это сапер о своем, о девичьем.
— Нет.
— Гранатометы есть? ПТУРСЫ? Танки на ходу?
— Не знаю. Тех, кого видел, — с легким стрелковым были.
— Сколько всего там этих церковников?
— Полста будет точно. Может, и больше.
— Ты-то как удрал?
— Нас шестеро бежало. Ночью еще. Мы ж заводские, там у себя как дома. Я один выбрался. Водички дайте еще, а? Пересохло все внутри.
Издалека доносится автоматная трескотня, потом раскатистое драканье крупнокалиберных. Интересное кино — это наши или по нашим?
— Связь, что там?
— Огневой контакт! Атакованы морфом, есть потери, просят медиков помочь.
— Это точно наши?
— Ручаюсь! Пашка, кореш, там. Точно, он на связи! Да, морф необычный — у него четыре руки!
— Они что там, пьяные?
— Нет! Подтверждает — четырехрукий.
Ерунда какая-то…
Летеха, к которому мы обращаемся с требованием транспорта, жмется и кряхтит.
Начинается хреномуть многоначалия — мы не можем ему приказать, он — нам. В итоге возникает дискуссия изначально дурацкого свойства типа «должен ли джентльмен, если он должен?».
Под огонь попали не его сослуживцы, ему до них нет никакого дела, а отправить коробочку не пойми куда — тоже стремно. Я прекрасно его понимаю. Самому ехать неохота, тем более что начальство новоявленное точно не стронется со своего бережка, где ему уютно под сенью пушек.
