Танец с драконами

Человеческое мясо».

Неужели он пал так низко, что его уже тянет на человечину? Он почти наяву услышал рык Хаггона:

– Человек может есть мясо зверей, звери – мясо человека, но если человек ест человеческое мясо – это мерзость.

«Мерзость». Любимое словечко Хаггона. «Мерзость, мерзость, мерзость». Есть человеческое мясо – мерзость, спариваться в теле волка с волчицей – мерзость, но завладеть телом другого человека – наихудшая мерзость из всех.

«Хаггон был слабаком, боялся собственной силы. Он умер в слезах в одиночестве, когда я отнял у него вторую жизнь. – Варамир сам сожрал его сердце. – Он научил меня многому, и последним, что я узнал у него, был вкус человеческой плоти».

Однако в тот раз варг находился в теле волка. Сам он никогда не пробовал человеческое мясо, но не возражал, чтобы его стая попировала. Волки были такими же доходягами, как он сам, исхудалыми, замёрзшими, голодными. И эта добыча...

«...двое мужчин и женщина с ребёнком на руках, бегущие от поражения навстречу смерти. Они бы всё равно скоро погибли – от холода или голода. Такая смерть была лучше, быстрее. Милосерднее».

– Милосерднее. – Последнее слово он произнес вслух. В горле саднило, но было приятно услышать человеческий голос, даже свой собственный. Пахло плесенью и сыростью, земля была холодной и твердой, очаг больше дымил, чем согревал. Едва не обжигаясь, Варамир подполз почти вплотную к самому пламени, время от времени кашляя и вздрагивая. В боку пульсировала боль от открывшейся раны. Кровь засохла твёрдой коричневой коркой, пропитав штаны до самых колен.

Репейница предупреждала его, что это может случиться.

– Я постаралась зашить её, как смогла, – сказала она. – Но ты должен отдыхать и позволить ране зажить, иначе она вновь откроется.

Репейница была последней из его спутников – копьеносица, крепкая, как старый корень, морщинистая, с бородавками на обветренном лице. Остальные покинули их по дороге. Один за другим, они отставали или уходили вперёд, к своим старым деревням, к Молочной реке, к Суровому Долу или навстречу одинокой смерти в лесу. Варамир не знал точно, да ему было всё равно.

«Надо было переселиться в одного из них, когда была возможность. В одного из близнецов или в здоровяка со шрамом на лице, или в рыжего юнца».

Впрочем, он боялся: кто-то из окружающих мог понять, что происходит. Тогда они накинулись бы на него и убили. Кроме того, его неотступно преследовали слова Хаггона, и, поэтому, этот свой шанс варг упустил.

После битвы у него были тысячи спутников, и они пробирались через лес – замёрзшие, напуганные, спасающиеся от обрушившейся на них резни у Стены. Некоторые говорили о том, чтобы вернуться к своим покинутым жилищам, другие о том, чтобы предпринять вторую атаку на ворота, но большинство понятия не имело, куда идти и что делать. Они бежали от ворон в чёрных плащах и рыцарей в серой стали, но сейчас их преследовали куда более безжалостные враги. С каждым днём на лесных тропах оставались новые и новые трупы. Кто-то умер от голода, кто-то от холода, прочие от болезней. Кого-то убили те, кто называл себя их братьями по оружию, когда они все вместе выступили на юг с Мансом Налётчиком, Королем-за- Стеной.

– Манс пал, – говорили друг другу выжившие полными отчаяния голосами. – Манса взяли в плен. Манса убили.

– Харма мертва, Манса взяли в плен, остальные разбежались и бросили нас, – сообщила ему Репейница, зашивая его рану. – Тормунд, Плакальщик, Шестишкурый – все они храбрые воины. Где они теперь?

«Она меня не узнала, – догадался тогда Варамир. – Да и с какой стати должна узнать?» Без своих зверей он не выглядел великим человеком. «Я был Варамиром Шестишкурым, что делил хлеб с Мансом Налётчиком». Он стал называть себя Варамиром, когда ему было десять. «Имя, достойное лорда, достойное песен, великое имя, внушающее страх». Однако и он бежал от ворон, как испуганный заяц. Грозный лорд Варамир перетрусил, но он бы не вынес позора, узнай его копьеносица, поэтому ей он представился Хаггоном. Потом он сам удивлялся, отчего из всех возможных имён ему на ум пришло именно это имя. «Я сожрал его сердце и выпил его кровь, и он всё ещё преследует меня».

В один из дней их долгого бегства из леса прискакал всадник на тощей белой лошади и прокричал, что всем им нужно идти к реке Молочной, что Плакальщик собирает воинов, чтобы пересечь мост Черепов и захватить Сумеречную Башню. Многие последовали за ним, но ещё больше осталось. Позже угрюмый воин в мехах и янтаре, переходя от костра к костру, убеждал выживших отправиться на север и спасаться в долине теннов. С чего он решил, что там они будут в безопасности, когда сами тенны сбежали из этого места, Варамир так и не понял, но за воином последовали сотни людей. Ещё сотни ушли с лесной ведьмой, у которой было видение о целом флоте кораблей, приплывшем, чтобы увезти вольный народ на юг.

– Мы должны пойти к морю! – кричала Матушка Кротиха, и её приверженцы повернули на восток.

Будь у него силы, Варамир и сам бы к ним присоединился. Однако море было серым, холодным и очень далёким, и он знал, что не доживёт, чтобы его увидеть. Варг уже девять раз умирал, но на этот раз умрёт по-настоящему. «Беличий плащ, – вспомнил он, – он зарезал меня из-за беличьего плаща».

Его владелица была мертва, её затылок превратился в кровавую кашу вперемешку с кусочками костей, но её плащ выглядел плотным и тёплым. Шёл снег, а Варамир потерял свои плащи у Стены. Его спальные шкуры и шерстяное белье, сапоги из овчины и подбитые мехом рукавицы, запас медовухи и прочих съестных припасов, пряди волос, срезанные у женщин, с которыми спал, даже золотые наручи, подаренные Мансом – всё было потеряно и брошено.

«Я сгорел и умер, и после этого я побежал, наполовину обезумевший от боли и страха». Его до сих пор мучил за это стыд, но ведь он оказался такой не один. Другие тоже бежали – сотни и тысячи. «Битва была проиграна. Пришли рыцари, неуязвимые в своей стали, и они убивали всех, кто остался, чтобы сражаться. Беги или умри».

Но от смерти так легко не убежишь. Когда Варамир наткнулся в лесу на мёртвую женщину, он опустился на колени, чтобы снять с неё плащ и не заметил мальчика – пока тот не выскочил из укрытия, и, воткнув в бок Варамира длинный костяной нож, вырвал накидку из сжатых пальцев Шестишкурого.

– Его мать, – объяснила ему позже Репейница, когда мальчика и след простыл. – Это был плащ его матери, и, увидев, что ты её грабишь...

– Она умерла, – сказал Варамир, вздрогнув, когда костяная игла проткнула его плоть. – Кто-то размозжил ей голову. Какая-то ворона.

– Не вороны. Рогоногие. Я видела. – Игла стянула края раны в боку. – Дикари. А кто остался, чтобы укротить их?

«Никого. Если Манс мёртв, вольный народ обречён». Тенны, великаны и рогоногие, пещерные жители с подпиленными зубами и народ западного побережья с их костяными колесницами... все они обречены. Даже вороны. Они, возможно, ещё не знают этого, но эти ублюдки в чёрных плащах погибнут вместе с остальными. Враг идёт.

В его голове прозвучало эхо грубого голоса Хаггона:

– Ты умрёшь дюжиной смертей, мальчик, и каждая из них будет болезненной... Но после того как, придёт твоя истинная смерть, ты будешь жить снова. Говорят, вторая жизнь проще и приятней.

Уже скоро Варамир Шестишкурый узнает, так ли это. Он чувствовал вкус своей истинной смерти в едком дыме, что висел в воздухе, ощущал её в жаре под своими пальцами, когда просовывал руку под одежду, чтобы потрогать рану. Его захлёстывал холод, пробирая до костей. На этот раз, должно быть, его убьёт мороз.

Его предпоследняя смерть была от огня. «Я сгорел». Сперва, в замешательстве он подумал, что какой-то лучник со Стены пронзил его горящей стрелой... Но огонь пожирал изнутри. И эта боль...