Злачное место

желает! (Часто за этим, правда, скрывалось нежелание оформлять историю болезни на выписанного и заполнять новую – на того, кто на освободившееся место поступит.) Но самое интересное: люди, которым, бывало, до зарезу надо было действительно уйти из больницы по возникшим обстоятельствам, очень часто тем не менее, вздохнув, вновь шли ложиться на койку в опостылевшую палату: врач не разрешил! Хоть дверь в палате на замок не закрывалась, решеток на окнах не было, а сами они были вполне дееспособными и вменяемыми, так что задержать их при их ясно выраженном нежелании оставаться в стенах лечебного учреждения никто бы не смог, да и не пытался бы. Но! А вдруг… Вот и не уходили, потому что в таком случае приходится брать ответственность на себя, а это стремно. И страсть как не любил наш человек это дело – отвечать за свои действия. Пусть уж лучше свадьба единственной дочки без меня состоится, пока я на койке валяюсь, не я виноват. Врач не разрешил… Та же байда с эвтаназией была. Так ратовали за нее, так ратовали, чтобы ввести, значит, штуку такую и ответственность с себя снять. Потому как страдать от боли при онкологии не хочется, но одновременно и покончить с этим страшновато. И не столько оттого, что при этом больно будет, – куча вполне доступных способов есть уйти из жизни практически безболезненно. Да и страдали люди, бывало, от болезни так, что любая кратковременная боль от этого – пустяк в сравнении с теми же онкологическими болями. Другое останавливало. А вдруг там что-то есть? И за самоубийство – придется отвечать? Нет уж… Я вот бумагу подпишу, а укол мне ты, доктор, делай. Ну или яда вкусного, негорького, принеси. А я вроде при таком раскладе уже как бы и не совсем при чем.

– Да, помню. – Крысолов быстро шел по коридору, но успевал перебрасываться со Старым фразами. – Даже мне передача одна врезалась. Человек чуть ли не линчевать Минздрав в полном составе предлагал, потому как наблюдал месяц за страданиями своего родственника, умирающего от рака поджелудочной железы, а вот врачи его не убили, потому как инструкции у них такой не было. Я сам тогда еще удивился: ну сильно ты хочешь облегчить страдания родственника – скорми ему втихаря какого-нибудь крысиного яда, раз уж такой сердобольный и нет сил терпеть его мучения. Ан нет – пусть врачи убивают. А я такую ответственность на себя брать не буду, потому как я гуманен до невозможности.

Выйдя из больницы, они направились к корпусу, где должен был обретаться их новый знакомый.

Артем по уже въевшейся привычке крутить башкой во все стороны при повороте к зданию глянул в сторону главного корпуса, из которого они вышли, и зло прищурился: человек в камуфляже, один из тех, кто сопровождал человека в синем костюме, внимательно следил за их маршрутом.

Он сказал об этом Крысолову, и тот кивнул:

– Да ясное дело – следят. Здесь, на территории больницы, заварушку устраивать не будут, чтобы лишнего шума избежать. А вот когда выйдем…

Они вошли в старое одноэтажное кирпичное здание, на котором до сих пор висела черная, с облупившимися золотыми буквами доска: «Инфекционное отделение». По всей видимости, его отдали под общежитие как наименее «нужное». На входе они столкнулись с выходившим из дома Иваном, тем самым фельдшером, что помог им на заводе.

– Дмитрий Васильевич где живет? – спросил его Старый.

– В конце коридора, предпоследняя комната налево, – объяснил тот, показав рукой, в какую сторону надо двигаться. – Только смотрите, он после дежурства может быть уже «загашенный», хотя вообще-то рано: после обеда – тогда точно ляжет…

– А что это за охрана у вас такая любопытная? – негромко спросил Ивана Артем, кивнув в сторону главного корпуса, где уже двое охранников стояли, заложив руки за спину. Было видно, как они о чем-то переговариваются, потом один из них опять скрылся в главном корпусе, а второй лениво двинулся к их зданию, не сводя тем не менее глаз со входа.

– А, эти… – недобро протянул Иван. – Это не наши. Это саенковские. Псы цепные. Набрал он их откуда- то со стороны. У нас их здесь «вышибалами» зовут: чтобы из больницы «вышибать».

– Так, значит, действительно могут без лечения оставить? – нехорошо прищурился Крысолов.

– Да, бывали случаи, когда без оплаты выносили людей за территорию больницы – и все, – неохотно подтвердил Иван. – Кой-кто и зомбанулся даже. А тех, кто протестовать пробовал, как-то удачно «крестовые» подстрелили, ну или так пропали они. Так что сейчас поперек хозяина никто не идет. У него с администрацией завода отношения нормальные, вот он и ходит гоголем.

– Да, ребята, у вас тут, блин, не то что феодализм… хрен что тут у вас, – поморщился Крысолов.

– А типа лучше было, перед Хренью самой, – устало пожал плечами Старый, – когда почти то же творилось что у нас, что на «благословенном» Западе? Нет монеты – ну и лечение соответствующее: «… Надо бы вам, конечно, операцию делать, протез клапана вставлять в Москве или в Питере, но, поскольку денег у вас нет, а бюджет не резиновый, попейте аспирин в своей Нижнекукуевке, авось пройдет». И на полном серьезе, помню я, угрожали турецкие доктора вынести из больницы своего российского коллегу – помнишь, из Барнаула? Шумная же история была, ну у которого кома приключилась на их курорте? Не подними тогда пресса шумиху, да будь он откуда-то из страны хоть немного беднее, глядишь, и вынесли бы. Дмитрий прав: все просто сейчас ярче стало, дошло до логического конца… Ладно, пошли к нему, кстати. Время тикает, – напомнил он, и они пошли по коридору с довольно хорошей, на удивление, отделкой.

– Наверное, реконструкцию перед самой Хренью провели, – предположил Старый, – вон и плитка на полу новая, не раскрошенная, и краска на стенах ручками каталок не отбитая. А попортить уже не успели.

Двери, которые вели в бывшие палаты, а ныне комнаты, тоже были неестественно широкими. Артем догадался: чтобы через них можно было прямо на койках проезжать. Правильно, а то вон в основном корпусе – двери узенькие, так Сикоку еле на каталке в палату ввезли. Они остановились перед дверью, за которой должен был бы жить Дмитрий, и Крысолов нетерпеливо постучал в нее раз, затем другой. Послышались шаги, дверь открылась. Дмитрий. Видно было, успел уже выпить – глаза его, и так красные от бессонной ночи, налились еще больше, да и без глаз было слышно – в комнате стоял густой запах самогона. Тем не менее держался на ногах Дмитрий довольно крепко.

Старый тоже слегка поморщился, однако больше ничем своего неудовольствия не выдал.

– Дима, нам нужно любое оружие и патроны, – не тяня резину, с ходу объявил он.

Дмитрий невесело усмехнулся:

– Завязались с «крестовыми», а для полного счастья с Саенко сцепились? Блин, совсем не помню, как там в фильме было… поэтому перехожу сразу к основному моменту: «Вот что, ребята, пулемета я вам не дам…» Я ж вам уже говорил: я теперь ни с кем – ни с белыми, ни с красными, никого не выбираю, сам по себе. Меня не тронь – я тоже никого трогать не буду. Да и нет у меня ничего, кроме того, дареного «макарыча». Зомбака пристрелить и кому-нибудь борзому пулю всадить – мне хватает, а воевать я как-то и не сподобился научиться.

– Ясно и понятно излагаешь, – спокойно кивнул Старый. – Предлагать, по типу товарища Сухова – «…ну так пошли» – не буду, потому как этот эпизод мы уже проехали по ходу фильма. – Он повернулся к молча стоявшим в коридоре Артему и Крысолову и коротко бросил им: – Пошли, – и шагнул. Потом остановился и, не оборачиваясь, проронил: – Точно ли ты уверен, Варутин, что не выбрал… Я даже не про «крестовых» или хозяина твоего, а про жизнь твою. Стоило ли на нас литр коньяка тратить? Впустую же, а так на пару дней бы ведь хватило. – Он все же полуобернулся и глянул на Дмитрия, постаравшегося смотреть прямо ему в глаза, но все же отведшего взгляд. – Дима, ты у же выбрал – ее. Водяру. Ты ведь пистолет не даешь нам почему? Потому что вдруг из-за этого надо будет менять что-то. Вдруг уходить придется с нами. И не пить неизвестно сколько… Ладно, оставайся… – Он смотрел на Дмитрия даже не с презрением, а холодно, с профессиональным интересом. Как врач на больного. Потом все они как по команде повернулись и пошли – дверь за их спинами тихо щелкнула хорошим, надежно врезанным замком.

– Никуда он отсюда не «дернет», – задумчиво сказал Старый. – Будет сидеть и вот так говорить всем, что «завтра уеду». Будет говорить и пить. Хоть и пистолет теперь у него, а он все равно остался там, на кухне. Ему реально страшно менять что-то в жизни, как страшно было многим нашим специалистам, и неплохим, между прочим, уехать за кордон: и границу уже открыли, и не так дорого это было, и язык многие неплохо знали, а все чего-то ждали – хорошего правительства, Шенгенской визы для страны, еще чего-то. И параллельно кляли свою жизнь…