ужасной стрельбы, без крови, без встающих зомбаков, в одного из которых можешь превратиться ты сам. Может, это и было правильным, инстинкт самосохранения и все такое, вот только много ли его односельчан осталось в живых, уйдя в леса и надеясь отсидеться там, пока кто-то другой за них воевать будет? Сколько из них вздохнуло с облегчением: «Сегодня – не меня!!!» – пока кого-то вели к Хану в палатку, только для того чтобы прожить лишний день, а завтра самому пойти на убой, чтобы с облегчением вздохнул кто-то другой? Хотя если Старый прав, бояться им особо нечего: вояки и вправду вряд ли начнут сейчас крутой передел, устанавливая жесткие порядки и наводя любимую старшиной «дисциплину». Так что по-прежнему будут тянуться сюда торговые маршруты, будут шуметь ресторанчики и петь в них хриплоголосые шансонье, а заводик – штамповать лекарства, пока не опустеют последние склады сырья.
Их ботинки топали почти в унисон по серому, растрескавшемуся асфальту двора. «Мальчик-член», как старый знакомый, вскидывал навстречу руку, оттопыривая гипсовую губу.
Войдя в холл, Крысолов мерным шагом направился к стойке регистратора, а Артем с нарастающей тревогой заметил, как испуганно шарахается от них в сторону медперсонал, а охрана жмется по углам. Чего это они так? Неужели только оттого, что они с вояками приехали? Внезапно острое предчувствие беды накатило на него холодной волной. Что-то подобное почувствовали, наверное, все, и Крысолов тоже: он ускорил шаг, почти подбежав к стойке.
– Мы оплату принесли, – его голос внезапно охрип, – с нашими бойцами все в порядке?
Девчонка-регистратор судорожно раскрывала рот, пытаясь что-то произнести, и не могла.
– Умер ваш один, – угрюмо пробурчал стоявший рядом знакомый фельдшер Иван.
– Кто? Банан? – севшим голосом спросил Крысолов.
Иван, скривившись, помотал головой:
– Однорукий… Час назад…
…Сикока лежал на металлической каталке и, казалось, стал выше после смерти. Вернее, не выше – длиннее. Выше он уже не будет никогда. Лицо его сильно отекло, так что узкие глаза навсегда скрылись под тяжелыми мешками век, руки тоже – марлевые завязки, которыми их связали на груди, глубоко впились в желтовато-восковую кожу запястий. Непонятно почему, но, похоже, у Сикоки вся кровь вытекла – были видны потеки ее, не вытертые до сих пор. И, похоже было, кровил он со всех отверстий, даже из крохотных точечных ранок, оставшихся после уколов иголкой в руки, а уж из культи руки – там вся повязка насквозь промокла. Кусок, уронив голову на стиснутые добела кулаки, заходился в беззвучном плаче, сидя рядом с каталкой на стуле. Плакал и командир, да и у самого Артема влага, катящаяся из глаз, то совершенно застилала зрение, то, наоборот, внезапно резко проясняла и усиливала его, будто оптикой, так что становились видны мельчайшие детали – рваный дерматин на стуле Куска, царапины на металле каталки. Порошинки вокруг маленького пулевого отверстия на виске Сикоки. Не плакал, кажется, один Старый: он спокойным голосом, ровно и монотонно бубнил Варьке (вот уж кто рыдал – за них обоих!), обняв ее за плечи и низко наклонившись:
– …Еще раз говорю: да, так бывает. Человек смертен вообще, по своей природе. Еще более он смертен на фоне заболевания, а оно у него было… Нет, ты правильно определила группу… И резус – правильно… В крови человека, помимо фактора-резус, еще куча других, и каждый из них может вызывать агглютинацию, что и привело в итоге к почечной недостаточности. В такой больнице, как эта, их невозможно было бы определить в самое лучшее время. А может, и просто на фоне шока почки стали – полно таких случаев, у меня несколько раз после обычной операции, на которой пациент уронил давление на полчаса, – развивалась. А спасти его мог бы только гемодиализ – так где его возьмешь? Чего так быстро? От почечной так быстро – не умирают? Бывает, что и умирают, только у него потом уже и ДВС пошел – синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания крови. Кровит человек – и хрен чем остановишь, потому что у него все факторы свертывания израсходованы, и тромбоциты тоже… Было. Было лекарство – «Ново-севен» называлось, еще до Хрени пару штук «зеленых» доза стоила, сейчас и не знаю, есть ли хоть у кого… Оно ведь делалось из почек беременных самок золотистых хомячков, оттого и стоило… Да будешь ты еще врачом, и всегда будут пациенты, которых нельзя спасти. Ты знаешь, скольких я похоронил? И тоже: знаешь, как лечить, как спасать, а нет этого у тебя. То ли новейших антибиотиков, то ли кардиостимулятора, то ли томографа. То ли еще какой хрени. И в чем тут твоя вина? Всегда так было и так будет. Вы здесь сделали все, что было возможно в этой больнице, в этих условиях…
Варька тем не менее продолжала в голос реветь, так что рукав куртки Старого, в который она уткнулась, потемнел от слез.
В дверь небольшой палаты, где каталка с телом маленького следопыта выстаивалась два часа после смерти, зашла Вера Петровна, та самая врачиха, что принимала их ночью.
– Ну что, как там наш Банан? – громко задал ей вопрос Старый. Правильно вообще-то: о живых надо думать, мертвым все равно уже. И как-то действительно: пропал горький, щемящий комок в горле у Артема, вскинул голову Кусок, последний раз смахнул с лица слезы командир. Даже Варька престала реветь в три ручья и лишь автоматически продолжала всхлипывать, но все реже и реже.
– Ну получше, конечно, – осторожно сказала женщина. – Легкие расправились. И ухом слышно, и на рентген его свозили. Вот. – Она передала Старому листок бумаги, на котором было мутноватое, но все же изображение грудной клетки.
– А, каэргэшная, – понимающе кивнул Старый, рассматривая распечатку снимка.
– Да, повезло, что нам тогда эту установку смонтировали, прямо перед самой Бедой, – подтвердила врачиха. – Если бы не она не знаю, как бы мы рентген делали. Аппаратов рентгеновских, причем хороших, портативных – не проблема достать. А вот пленка…
– Понятно, – кивнул Старый, продолжая изучать распечатку, – вот тут вроде полоска воздуха еще есть, – провел он пальцем вдоль изображения грудной клетки. – Но, согласен, рассосется само. А сознание?
– Практически ясное. По крайней мере по шкале Глазго – не меньше четырнадцати баллов, а может, и всех пятнадцати. Ну, может, легкая задержка при разговоре.
– Так мы пройдем к нему, можно?
– Ну вам-то кто здесь откажет? – улыбнулась та, почти не раскрывая рта, но глаза ее весело блеснули. – Раз уж вы самого Тимура прятаться заставили…
…Тимура Крысолов тогда действительно, если бы нашел, наверное, убил бы. Услышав о смерти своего следопыта, командир был охвачен яростью. Он ринулся на этаж, где, согласно указателям, располагалось начальство. Хоть Старый и говорил, что надо бы разобраться, не лететь сгоряча, да и вообще, не выбросили же Сикоку. Крысолов не хотел ничего слушать. Немудрено, что весь персонал такой зашуганный сидел. Артем вообще-то тоже разъярился и был готов пострелять любого, и даже тех же врачей, а уж эту сволочь в костюмчике – так за счастье. Охранник, стоявший у двери, только кадыком глотнул, когда их увидел.
– У себя?! – рявкнул Крысолов еще издали.
С охранника будто веником смахнули всю крутизну, и он что-то виновато забормотал, сторонясь с их пути, впрочем, Крысолов его не стал и слушать. Пинком под ручку он попробовал высадить дверь, но замок в нее был врезан крепкий, так что она не поддалась и второму удару. Тогда, недолго думая, командир выхватил пистолет и всадил несколько пуль в никелированную пластину – какая-то деталь с тонким звоном отлетела и врезалась в стену рядом со вжавшимся в нее охранником. Явно не в себе командир был, так можно и на рикошет нарваться. Крысолов вновь, шалея, долбанул со всей мочи ботинком в дверь, вокруг косяка обвалилась штукатурка, в воздухе повисла тонкая пыль… Наконец искореженный замок не выдержал, и после очередного удара дверь распахнулась настежь – Крысолов едва не провалился внутрь пустого саенковского кабинета. Впрочем, то, что кабинет пустой, они все и, кажется, даже сам Крысолов поняли еще до того, как туда ворвались. Наверняка другая была бы реакция и у охраны, да и у самого Саенко, будь он по-прежнему на месте. Крысолов сгреб за грудь побледневшего, несмотря на загар, охранника и прошипел ему прямо в лицо:
– Скажешь, где он, будешь жить. Зомбану…
Злоба из глаз командира исходила лютая, прямо как у зомбака свежеиспеченного, так что охранник, видно было, реально испугался – даром, что на полголовы выше был.
Испуганно тряся нижней губой и судорожно открывая рот, он нашел в себе наконец силы выдавить:
– Уехал он… Сразу, как ему сказали, что вы сюда с военными едете… Не знаю, честно…
