искрящаяся магма. Публика купается в паническом восторге.
Вот оно – завершение праздника: бурный апокалипсис, последний транс, отрезвляющее обливание. Марк клянется завязать с хождением по клубам, Бойня, резня, он тонет. Пузыри позора. Slime на Smiley. Горечь кислоты. Маски сорваны.
Прилив вдохновляет его. Барахтаясь в мыльной пене двухметровой глубины, он жаждет воздуха и каламбуров, натыкается на фригидных наяд. Ему нет дела до исхода этой мыльно-купальной оперы. Триста обезумевших от экстаза гостей застят ему дорогу Марк Марронье – не Эстер Уильямс. Он выныривает из водоворота, как чертик из табакерки.
Марк отдается на волю течения, оно несет его, качает и баюкает, он смеется как безумный, испытывает бесконечный оргазм, волшебный обморок, управляемую невесомость. Ему чудятся звуки «Dies Irae», пение сирен во время пересечения им Стикса. Его язык лижет чужие языки, ладони тискают чьи-то сиськи: конопляная жвачка забирает всерьез. Который час? В каком мы городе?
Ему бы сейчас жевательную резинку, чтобы не скрипеть зубами! Скорее всего, следующую книгу он назовет «Пситтацизм и приапизм». Он признает себя виновным во всем. Десять новых альбомов Принца уже записаны, но никогда не выйдут. Краткосрочные процентные ставки вскоре начнут снижаться. Если выпить пять рюмок «Бейлис» и отлакировать стаканом «Швепса», желудок взорвется. Марк может на пару секундочек зажмурить глаза, никто ему не помешает.
Очнувшись, Марк обнаруживает себя лежащим на самой красивой девушке в мире. Они спали возле звуковой колонки, убаюканные децибелами. По соседству переодетый женщиной мужчина вопит: «Eat my cunt!», но гормоны его явно поизносились.
– Здорово весело, правда? – говорит Марк.
– Какая жалость, что за этиловую кому не платят медицинскую страховку, – отвечает девушка- матрас.
– Я долго дрых? Девушка что-то говорит, но Марк не схватывает/ потому что:
1) в уши ему попала вода,
2) Жосс делает музыку громче,
3) возможно, девушка ему вовсе и не отвечала.
Уровень воды на танцполу понижается. Из клуба выносят тела утопленников. Уцелевшие организуют конкурс мыльных коктейлей. Праздник еще не кончился.
Фаб восклицает:
– Слоновоподобное пати! Диджей стабилизует данс-холл! Измерение вечности! Техноделические сирены!
– Ты прав, Фаб, – восклицает Ари, – по мне, так эта вечеринка на грани фола!
– Yo, ты прав, man! Настоящая Ниагара-Фоллс! Идет подсчет выживших. Лулу Зибелин, потерявшая сознание, покоится под грудой человеческих тел: среди них голый по пояс кутюрье Жан-Шарль де Кастельбажак, братья Баэр, придающиеся инцесту, младенец Хардиссонов и Гийом Раппно, голый от пояса. Группа «Дегенераторы» вновь извергает потоки шума на головы измочаленных посетителей. Жосс Дюмулен рыскает среди публики. Девушка-матрас позволяет Марку целовать себя в разные места. Он шумно дышит ртом. У него все сильнее болит живот: интересно, прорезалась язва двенадцатиперстной кишки или это первые симптомы надвигающегося кризиса среднего возраста?
Эта девушка… Марку кажется, что он ее знает. Он ее где-то видел. Она вертится у него на кончике языка (в буквальном и переносном смыслах). Она такая нежная, такая успокаивающая… Такая логичная, такая очевидная… Нет ничего приятнее, чем проснуться на женщине, которая обвязала шнурком свою хрупкую шейку, словно это муаровая лента… Марк полагал, что ищет нимфоманку, а на самом деле искал девушку хрупкую, утонченную, спокойную, безмятежное видение, счастливую любовь… Эта женщина исцелит его… Она держит мокрую голову Марка в своих руках, ее пальцы теребят его волосы… Возможно, потому, что они успели заняться любовью в воде, кто знает?.. В такой сутолоке все могло случиться. Какой прекрасный подарок… Марк чувствует, как его сердце стучит в ее прекрасные груди… Да, это она, та, которую он искал… Он умиротворенно закрывает глаза, потому что ЧТО-ТО подсказывает ему: она не уйдет.
Робер де Дакс, слабоумный плейбой, держит за талию Соланж Жюстерини. Им удалось остаться в стороне от музыкального омовения. Робер де Дакс непрестанно улыбается. Обычно люди, которые все время скалятся, хранят в душе страшную тайну: убийство, банкротство, пластическую операцию? Повертевшись какое-то время вокруг, парочка наконец решается подойти к Марку и его подруге. Не нужно быть Йагелем Дидье, чтобы догадаться: продолжение будет бурным. Их взгляды встречаются. Разговор начинает Робер:
– Гляди-ка, вон твой бывший дружок. У него тайм-аут?
– Соланж, убери от меня своего приятеля, ладно? – кричит в ответ Марк. Помада на губах Соланж слишком криклива для порядочной женщины. А Робер – один из главных невротиков Парижа. В их последнюю с Марком встречу в «Harry's Bar» у него тоже были красные, как у кролика, глаза. После этого в «Harry's Bar» пришлось делать капитальный ремонт.
– Марк, познакомься, это Робер, – говорит Соланж. – Робер – это Марк. Жара и пыль. Судя по всему, этот тип мертвецки пьян. Он расстреливает Марка взглядом.
– Можешь повторить мне, что ты сказал Соланж, если, конечно, тебя это не слишком затруднит? Мне кажется, ты был груб с ней.
– Слушайте, детки, вы очень милы, – говорит Марк, – но оставьте нас в покое, ладно? Как я мог быть нехорош с той, кого нет?
– У тебя проблемы. Ты аутист? Торопишься на тот свет? Хочешь с табуреткой поцеловаться? Вот уж не знал, что среди пиявок встречаются самоубийцы! У Марка не остается выбора. Он взвешивает все «за» и «против», целясь противнику в яйца. Будем надеяться, что у него действительно не было выбора. Errare humanum est. Далее события разворачиваются стремительно. Робер-На-Все-Руки-Мастер ловит ногу Марка и выворачивает ее. Лодыжка хрустит. Следом он наносит ему мощный удар головой, и раздается характерный звук: «носа-сломанного-вечером-в-баре-в-пьяной-драке». Этот хруст раздается не единожды. Робер удерживает беднягу Марка одной рукой за ногу, другой – за волосы и пытается разбить его лицом угол стола. Тот безуспешно отчаянно вырывается. Лицо Марка залито кровью, лоб рассечен, нос сломан до кости, а Робер все молотит его – десять раз, двадцать, и при каждом ударе из глаз Марка сыплются искры.
К счастью, на помощь ему спешат друзья. Франк Мобер пробивает пенальти бедняге Роберу по яйцам.
