Крик Лешки совпал с очередной дракой в телевизоре, в воздухе ощутимо запахло свежим озоном.
— Кому звонил? Быстро, а то пришьем!
— Никому. Бля буду, никому… Новый разряд. Тело Лешки выгнулось, по щекам потекли горячие слезы от несправедливости и ужаса.
— Никому…
— Нетушкин позвонил на вахту, так?
— Да.
— Когда?
— В одиннадцать тридцать… тридцать три.
— Ты поднял трубку?
— Да.
— Что было после этого?
— Я… сказал Мишке… Мишка позвонил водителю…
— Кому ты еще звонил?
— Никому. И Мишка никому не звонил… Володарцев звонил, он дома был, спрашивал, все ли в норме?
— И что ты ответил?
— Все в норме, а про Нетушкина он не спрашивал…
Голос Лешки замер.
— Во, я отлить пошел! Сразу после звонка! Мишка мог кому угодно позвонить!
— Звонки записываются?
— Нет.
— Брешет парень, — деловито сказал один из бультерьеров, — кончаем по-быстрому и валим отсюда.
Муха вынул большой черный пистолет, щелкнул предохранителем.
— Подушку принеси, — сказал Муха, — через подушку неслышней будет…
Его же собственная подушка, придавленная стволом, уткнулась Лешке куда-то под горло.
— Кому звонил? — спросил Муха в последний раз.
Лешка скосил глаза. На стареньком экране техасский рейнджер Чак Норрис в капусту крошил негодяев. Господи, ну почему этот бугай с короткой стрижкой показался ему нормальным парнем…
— Никому, — обреченно прошелестел Лешка, — кто угодно мог позвонить. Мишка мог. Водитель мог…
Глаза его закатились, и он потерял сознание.
Очнулся Лешка спустя пять минут от кастрюли холодной воды, которую кто-то вылил ему на лицо. Он лежал на коврике в собственной квартире, и подушка больше не упиралась ему в кадык. Руки тоже были без наручников.
Новая порция воды шлепнулась о кожу, закатилась мокрыми каплями под рубашку. Лешка открыл глаза и увидел склонившегося над ним Муху.
— Эй, пацан, — заботливо сказал Муха, — ты живой?
— Я не… я не…
— Вставай, — велел Муха, — пивка хочешь?
При мысли о пиве Лешке сделалось дурно. Он свернулся клубком на коврике и, не скрываясь, заплакал,
— Ну все, поговорили и будет, — успокаивающе сказал Муха.
— Что же вы… блин… разве так можно…
Муха поднялся, пряча шокер в карман.
— Просто и надежно, — объяснил Муха. — Да ты что, в самом деле решил, что мы тебя мочить собрались? Так, браток, не мочат… так проверяют…
Лешка всхлипнул. Будь он немного более подкованным в этих вопросах, он бы и сам мог сообразить, что никто его убивать не собирался. А если бы собирался — вряд ли бы москвичи приперлись на четвертый этаж «хрущобы», через не ночной еще двор, в котором их могли углядеть несколько свидетелей… Но Лешка не был квалифицированным человеком, он был молодым безусым вневедомственным ментом, и шокер, поднесенный к мужскому достоинству, начисто отбил у него всякую соображалку.
— Поехали, — сказал Муха.
— Куда?
— К твоему Михаилу.
Сильные руки помогли Лешке встать. Меж бедер отчаянно болело, Лешка шатался от пережитого страха и унижения. Московский бандит скользнул с подоконника, как ленивая анаконда, перед Лешкой мелькнула волосатая рука москвича с узким запястьем и короткими сильными пальцами, и тут же Лешка, скосив глаза, увидел в своей потной ладошке две бумажки зеленого цвета.
— Гонорар за посещение зубного врача, — сказал Муха.
Михаил жил в южной, промышленной, части города, в районе с красноречивым названием Шанхайка. Шанхайка сплошь была застроена двухэтажными деревянными бараками, вдоль бараков тянулись огороды, засыпанные в это время года снегом.
Московские гости предусмотрительно оставили свои тачки за два квартала от цели. Дальше шли пешком. Дом, в котором жил Михаил, был желтый и длинный, как змея, барак, с выбитой лампочкой над покосившейся дверью и запахом блевотины и газа в подъезде. Лешка вместе со спутниками поднялся на второй этаж. На крошечной площадке располагались аж три двери, Лешка позвонил в крайнюю. Двое москвичей прижались к стене, Муха остался на площадке между первым и вторым этажом.
Двери в Мишкину квартирку были тонкие, резкий писк звонка был слышен очень хорошо. В квартире никто не пошевелился. Лешка нажал кнопку еще, потом стукнул в дверь.
— Эй, Мишка! — заорал он. — Гости пришли! Открывай!
Дверь в противоположном конце площадки открылась, из нее выглянула толстая старуха в байковом халате и шерстяных носках.
— Чего буянишь, — сказала она. Вгляделась и добавила:
— Это ты, Леша?
— Да, мы к Мише пришли, — откликнулся один из бультерьеров. — А его что, дома нет?
— Да не, вроде никуда не уходил, — подозрительно сказала старуха
Муха поднялся на площадку.
— Свет у него в окне горит, — сказал москвич.
Лешка позвонил еще раз. В квартире ничего не пошевелилось. Муха подошел к двери. Дверь была старая, фанерная, из двух узких половинок, которые распахивались внутрь. На лестнице было темно, единственный свет проистекал от глядевшего в чердачный проем фонаря, и внимательный взгляд мог заметить тоненькую полоску света, пробивавшуюся сквозь щель между дверью Мишкиной квартиры и полом.
— Может, он пьяный спит? — высказала предположение бабка из соседней квартиры.
Муха молча примерился и прыгнул. Лешка видел такие по-балетному четкие прыжки только по видаку, да еще один раз, когда всю их группу вывезли за пятьдесят километров на соседний военный полигон. Там, на полигоне, им неведомо зачем дали пострелять из автомата (все равно автоматов у охраны не было,да и не должно было быть, благо АМК неприспособлен для стрельбы в городских условиях). А потом седой пятидесятилетний инструктор с неожиданной для его веса грацией показывал, как кидать людей через себя, и крутил такую же великолепную «вертушку».
Ребро обутой в щегольский ботинок ноги в прыжке ударило по самой серединке двери. Створки лопнули, как лопается спелый стручок фасоли. Дверь распахнулась, обнажая грязную, напоминающую сени прихожую, единственной обстановкой которой были два мешка картошки и прислоненная к стене «запаска» от «газели».
Муха первым вошел внутрь. Любопытная бабка из соседней квартиры последовала за ним.
Миша Кураев висел в крошечной кухоньке. Прочная нейлоновая веревка была зацеплена за змеившуюся под плинтусом трубу отопления, под трубой валялась трехногая табуретка. В кухне было темно. От
