смотрел, как она, щурясь от солнца, разглядывает причудливый особняк по другую сторону их улицы, недалеко от угла, увенчанный двумя башенками и островерхим коньком, на который глазел с любопытством какой-то пеон, стоявший к ним спиной.
— Да-с, вот он, на прежнем месте, куда ему деваться, — сказал консул, и они пошли, оставив слева дом с надписью на стене, которую ей не хотелось видеть, дальше по калье Никарагуа.
— А все-таки улица стала иной.
Ивонна вновь умолкла. Поистине она сохраняла самообладание лишь отчаянным усилием воли. Как объяснить, что еще совсем недавно она представляла себе Куаунауак без этого дома, будто его и не было вовсе! Порой воображение рисовало ей, как они с консулом идут по калье Никарагуа, но ни разу эти скорбные призраки не оказались перед особняком Жака.
Особняк исчез раньше, без следа, как будто и не существовал, подобно тому, как иной раз из памяти убийцы стираются зримые приметы того места, где он совершил преступление, и, очутившись снова в тех краях, прежде таких знакомых, он плутает, не находя дороги. В действительности же калье Никарагуа не стала иной. Она все та же, в скопищах серых камней, в круглых рытвинах, давно знакомая, вспученная, как застывший поток лавы, и можно подумать, будто здесь идут дорожные работы, хотя на самом деле идет лишь смехотворный и нескончаемый спор между муниципалитетом и домовладельцами, о том, кому ее ремонтировать. Калье Никарагуа!..
Вопреки всему название улицы звучало для нее, как певучий зов: после нелепого потрясения, испытанного у дома Жака, она ощущала в глубине души странный покой.
Меж тем тротуары кончились, улица раздалась вширь, сбегая все круче под уклон, и по обе стороны почти непрерывно тянулись высокие стены, над которыми нависали ветви деревьев, но теперь справа стало больше угольных ям, а впереди, на расстоянии трехсот ярдов, был крутой поворот влево, и примерно на таком же расстоянии от этого поворота, над их домом, улица исчезала из виду. Там, вдали, были низкие, покатые холмы, скрытые деревьями. Большие особняки почти все оставались слева, они стояли поодаль, над ущельем, с тем расчетом, чтобы из окон открывался вид на вулканы по ту сторону долины. Ивонна снова увидела дальние горы в просвете меж двух особняков, которые разделяло небольшое поле, огороженное колючей проволокой и поросшее высокими, усеянными шипами травами, скученными и исступленном неистовстве, словно под натиском урагана, который налетел и умчался прочь. Мог они, Попокатепетль и Истаксиуатль, далекие посланцы вулканов Мауна-Лоа, Мокуавеовео: склоны их окутаны сейчас темными облаками. И трава, подумалось ей, не такая уж зеленая, хотя сезон дождей кончился совсем недавно: видимо, тут была засуха, но канавы по обеим сторонам улицы полны до краев, питаемые стремительными горными потоками, и...
— И он тоже на месте. Куда ему деваться.
Консул, не поворачиваясь, кивком указал на особняк мсье Ляруэля.
— Кто... кто на месте?..— Ивонна запнулась. Она посмотрела назад: никого, только пеон, глазевший на особняк, отошел прочь и скрылся за углом.
— Жак.
— Жак!
— Ясное дело. Мы с ним пережили тут суровые времена, испробовали решительно все — от писаний епископа Беркли до слабительного в четыре утра.
— Что вы испробовали?
— Дипломатическую службу.— Консул помолчал, раскуривая трубку. — Право же, иногда я всерьез думаю, что надо и ее помянуть добром.
Остановившись, он бросил спичку в канаву, до краев наполненную водой, но при этом они непостижимым образом продолжали путь и даже ускоряли шаги: с удивлением услышала она быстрое нетерпеливое постукивание своих каблуков по мостовой и притворно непринужденный голос консула у себя над ухом.
— Если б тебе случайно довелось, скажем, занимать пост английского атташе при посольстве белой России в Загребе в тысяча девятьсот двадцать втором году, а я всегда считал, что такая женщина, как ты, прекрасно справилась бы с должностью атташе при посольстве белой России в Загребе в двадцать втором, хотя одному богу известно, как это посольство ухитрилось просуществовать до тех пор, но, так или иначе, ты могла бы усвоить там если не своего рода профессиональную выучку, то по крайней мере личину, Маску, умение придать с моему лицу в любой миг выражение благородного и лживого бесстрастии.
— Нo я прекрасно понимаю, как тебя это задевает... как равнодушие, которое выказываем мы, то бишь я и Жак, задевает тебя, представляется еще неблаговидней, чем то, что Жак, к примеру, не уехал отсюда вслед за тобой или что мы с ним остались друзьями.
— И если б тебе довелось, Ивонна, стоять на мостике английского военного корабля, который охотится за вражескими подлодками, а я всегда считал, что такая женщина, как ты, прекрасно смотрелась бы на мостике такого корабля, и целыми днями любоваться в подзорную трубу на Тоттенхем-Корт-роуд, разумеется лишь фигурально, ты научилась бы... —Умоляю, гляди себе под ноги!
— А если б тебе довелось быть консулом в Рогоносцеграде, в этом городишке, над которым висит, как проклятие, несчастнал любовь Максимилиана и Шарлотты, тогда, право же, ты...
Вох! Arena Tomalin. El Balon vs El Redondillo[77].
— Но я не досказал тебе насчет того трупика. Самое поразительное, что его досматривали таможенники, уверяю тебя, досматривали на американской границе. И взыскали такую же выездную пошлину, как с двоих взрослых пассажиров.
— ...— Но тебе, я вижу, это не интересно, а посему я намерен рассказать кое-что другое.
— Да, повторяю, я намерен рассказать другое, и притом весьма важное.— Хорошо, я слушаю. Что же?
— Насчет Хью.
Ивонна долго молчала, потом наконец вымолвила:
— Значит, ты получил вести от Хыо. Где же он теперь?
— Здесь, живет у меня.
Вох! Arena Tomalin. Frente al Jardin Xicotancatl. Domingo 8 de Noviembre de 1938. 4 Eniorionantes Peleas. El Balon vs El Redondillo. Las Manos de Orlac. Con Peter Lorre [78].
Как!
Ивонна остановилась, словно натолкнувшись на стену.
— Кажется, на сей раз он побывал в Америке, на каком-то ранчо,— говорил консул очень серьезно, и при этом они непостижимым образом продолжали путь, по уже заметно медленней.
— Бог весть, зачем его туда понесло. Не может быть, чтобы он обучался там ездить верхом, однако же он объявился здесь на прошлой неделе в каком то диком наряде, похожий на Xута С. Харта во «Всадниках солончаковой пустыни». Видно, он перенесся сюда сверхъестественным усилием воли, а может, его переправили из Америки на грузовике, который перевозил скот. Сказать по правде, я не знаю, как журналисты устраиваются в таких случаях. А может, он сделал это на пари... Так или иначе, он добрался до самой Чиуауа в кузове со скотом, и какой-то торговец оружием, поставщик оружия, как бишь его звать — Вебер, кажется,— в общем, я позабыл, мы ведь с ним не знакомы, прихватил его оттуда на самолете. — Консул постучал трубкой о каблук, выколачивая пепел, и усмехнулся. Похоже, за последние дни все, кому не лень, слетаются меня проведать.
— Но... но ведь Хью... право у меня это в голове не укладывается...
— По дороге он бросил всю свою одежду, но, представь себе, не из-за беспечности, а только потому, что на границе его вещи хотели обложить высокой пошлиной, а они того не стоили, ну и, ясное дело, он их попросту оставил. Но паспорт он, как ни странно, не потерял, хотя до сих пор сотрудничает — правда, я понятия не имею, в качестве кого,— в лондонском «Глобе»... Ты, конечно, знаешь, что с недавнего времени он прославился. Это уже во второй раз, прими к сведению на тот случай, если тебе и про первый не известно.
— А знает он, что мы с тобой развелись? — спросила Ивонна, едва шевеля губами.
Консул покачал головой. Они шли медленно, и консул, потупясь, не поднимал глаз.
– Ты сказал ему?
Консул шел молча, все замедляя и замедляя шаги.
