усмехнулся.
— Как все неудачно сложилось! Ведь в момент вашего побега из тюрьмы я был в одном доме, совсем неподалеку оттуда. Если бы я знал… мог бы и не оказаться здесь…
— А как это с тобой произошло?
— Не стоит теперь об этом говорить. Я сам во всем виноват…
Марсо подробно расспрашивал Роз о пребывании в тюрьме, об отношении надзирателей и жандармов к заключенным, о поведении товарищей, о самочувствии папаши Дюшана, но больше всего о Леру.
— Конечно, как и прежде, с сектантским душком?
— Зато такой же смелый и преданный.
— Знаю наших докеров. Где он сейчас?
— Составил группу из своих бывших товарищей по камере и попросил зачислить их в отряд, освободивший нас из тюрьмы.
— А как жандармы? Надзиратели? Хорошо держались?
— Кажется, почти все хорошо.
— Прекрасно, что все так удалось…
К вечеру Симона принесла Марсо еду: бульон, пюре, немного белого мяса… Отпустив девочку, Роз сама принялась кормить раненого, как ребенка, не обращая внимания на его разговоры, все сводившиеся к потерянной кисти руки… Возвращаясь к себе в комнату, она встретила доктора Серве, который сделал ей замечание:
— Товарищ Роз, если вы будете изображать из себя сиделку, то никогда сами не поправитесь.
— Я уже здорова.
— Та-та-та! В этом доме командую я.
— Но вы сами обещали выписать меня 15-го.
— При условии, что вы будете выполнять все мои предписания.
Все же Роз продолжала свои визиты к Марсо, а он с каждым днем заметно поправлялся.
Накануне отъезда Роз прогуливалась по парку, который до сих пор еще не успела оценить по достоинству. Теплый вечерний воздух был насыщен сладким ароматом лип и магнолий. Роз решила дойти до фермы, чтобы поблагодарить мать Симоны — Жермен Буске — за проявленное к ней внимание. Каждое утро добрая женщина посылала ей с Симоной молоко и фрукты и заодно сообщала известия, переданные по радио. Жермен не была по происхождению крестьянкой. Не был крестьянином и ее муж, хотя, как воспитанник сиротского приюта, вырос в деревне. До войны оба они служили в Париже у владельца замка, крупного ресторатора. Муж мыл посуду, а жена работала официанткой. Как отец четырех малолетних детей, Буске не был мобилизован в армию. После оккупации Франции, когда правительство Виши выкинуло пресловутый лозунг «возвращения к земле», ресторатор вспомнил о своей ферме в Дордони, где вели хозяйство престарелые крестьяне, неспособные уже извлекать из земли доход и поддерживать замок в надлежащем состоянии. Он предложил семье Буске поселиться на этой ферме. Поступок его рекламировался тогдашними газетами как пример, достойный подражания. Таким-то образом Сезар и Жермен Буске с четырьмя детьми оказались в деревенской глуши, в компании двух старых крестьян. Все жили на ферме в большой тесноте, так как хозяину, конечно, и в голову не могло прийти предложить им поселиться в замке. Для семьи Буске начался новый этап жизни. Занимаясь тяжелым физическим трудом, они не знали никаких развлечений; не было у них ни соседей, ни знакомых: ближайшее селение находилось в пяти километрах от замка. Поместье состояло главным образом из лесов и лугов; кроме того, было несколько участков под зерновыми культурами и старый запущенный виноградник. Помимо сельскохозяйственных работ на обязанности семьи Буске лежало поддержание порядка в самом замке, так как хозяин купил поместье, намереваясь отдыхать в нем и охотиться. Оговорив все это, он согласился на умеренную арендную плату и натуральные поставки, за получением которых приезжал сам из города в определенные дни.
Роз хотелось поближе познакомиться с семьей Буске, которая по-прежнему оставалась все такой же бедной, как в момент приезда сюда. Роз интересовало, каким путем Сезар Буске, живя в этой деревенской глуши, пришел к решению вступить в Национальный фронт и, не спросясь хозяев, предоставил замок в распоряжение партизан.
Замок, с двумя крытыми шифером башенками и ста двадцатью окнами, сохранял еще прежний гордый вид. Он не был пока полностью меблирован, но владелец успел до войны провести туда водопровод и электричество. Благодаря этому доктор Серве смог без особых трудностей сделать из замка вполне приличный госпиталь.
Парк, в котором росли главным образом вековые дубы, занимал огромную площадь, но был наполовину вырублен. Руководил вырубкой сам хозяин, приезжавший в 1942 году для этой цели в поместье. Один из предпринимателей в округе, купивший древесину, нажил на ней целое состояние.
Роз была уже недалеко от фермы, как вдруг из боковой аллеи вышел доктор Серве и быстро направился к ней.
— Рад, что мы встретились. Я давно уже хотел переговорить с вами.
Такое начало почему-то неприятно подействовало на Роз.
— Слушаю вас.
— Вы не торопитесь?
— Я собиралась навестить Жермен.
— Ее нет на ферме. Если вы ничего не имеете против, мы могли бы пока посидеть здесь на скамейке.
Серве помолчал, словно подыскивая нужные слова.
— Завтра вы нас покинете… Неизвестно, когда мы снова встретимся… Я не хотел бы расстаться, не объяснившись с вами.
— Я не понимаю вас, доктор.
— Видите ли… Когда мы с вами встретились впервые, я, может быть, вел себя несколько развязно…
— Мне не в чем упрекнуть вас.
— Вы мне очень понравились, и я дал вам это почувствовать, может быть, чересчур уж смело. Я хочу, чтобы вы знали теперь, что я вас очень уважаю…
— Я не сомневаюсь в этом, доктор. С первого же дня нашего знакомства я считала вас прекрасным товарищем и впоследствии смогла полностью оценить ваши достоинства, а особенно вашу самоотверженную работу в качестве партизанского врача.
— Прошу вас, Роз, забыть, что я врач. Я такой же человек, как и все, просто одинокий человек… Вопрос, который я вам задам, может быть, покажется вам странным. Согласны ли вы стать моей женой?
— Ну, ведь это же несерьезно, — сказала, невольно отодвигаясь, Роз.
— Нет, очень даже серьезно. Война уже скоро кончится, и я вернусь на свое место в Палиссаке. После всего пережитого я не мог бы вступить в брак с женщиной, которая не внесет в мою жизнь чего-то нового. Я оценил ваши качества… Да и что там говорить! Разве сердцу прикажешь!…
— Не настаивайте, Серве, это невозможно. Вам известны мои взгляды. Передо мной стоят другие задачи.
— Разве это довод? Наши взгляды не так уж различны, чтобы их нельзя было примирить.
— Дело не только в этом. У меня был муж. Он расстрелян.
— Знаю. Но вы так молоды! Не можете же вы оставаться всю жизнь одинокой, жить только прошлым! Вы сами хорошо понимаете, что это не ответ… Я не прошу, чтобы вы сейчас же сказали мне «да»… Позвольте мне лишь надеяться. Я уже не мальчик, прожил порядочно на свете и достаточно опытен, чтобы понять все ваши колебания…
— Не питайте напрасных надежд, Жан. Я не хочу сама себя обманывать. Я вас очень уважаю и сохраню к вам самое дружеское расположение. Но… не требуйте от меня большего.
— Лучше скажите мне прямо, что ваше сердце уже занято.
— Да.
