— Ты уж сходи туда сама, ладно? — тихо попросил он Судху. — Я подожду в машине.
Его голос слегка дрогнул, как несколько лет назад, когда он позвонил Судхе, чтобы сказать, что умер ее дед. И она отправилась в полицейский участок одна, решив не подвергать отца жестокому унижению: видеть, как его сына, словно обычного преступника, выводят из камеры в наручниках. Рахул к тому времени совершенно протрезвел, кончики пальцев его были испачканы черной краской. Задержание произошло в ночь на воскресенье, так что дознание было назначено на следующее утро.
— Ты ведь поедешь со мной в суд, сестричка, ты не бросишь меня? — спросил Рахул, когда они вместе шли к машине, и она только кивнула головой: Рахул был и так до смерти напуган и пристыжен.
— Что за глупости творит эта полиция! — заявила мать за завтраком, пока Рахул отсыпался после бессонной ночи. — Он же не сбил никого, не сделал ничего дурного. И ехал он со скоростью сорок миль в час, не больше. Они вцепились в него просто потому, что у него индийская внешность. — Но отец не произнес ни слова. Он продолжал прихлебывать чай и не отрывал взгляда от «Сандей глоуб». Он ничего не сказал и сыну на пути домой из полицейского участка.
— Не в этом дело, — осторожно начала Судха, размазывая холодное масло по поверхности тоста.
— Что ты сказала, дорогая? — встревоженно повернулась к ней мать.
Отец не отложил газету, но по его застывшей позе Судха поняла, что он ее внимательно слушает. То, что Судха собиралась сейчас сказать, не могло стать для родителей полной неожиданностью, они же не были слепыми, однако, как любые нормальные люди, они пытались закрыть глаза на то, что им не нравилось. Точно ребенок, который знает, что его вот-вот отшлепают, и все же надеется, что на этот раз пронесет, подумала Судха. Что же, сейчас ей все-таки придется нанести удар.
— Мне кажется, у Рахула проблемы с выпивкой, — сказала она.
— Судха, дорогая моя, ты же знаешь, что это неправда, — возразила мать. После паузы она добавила: — А разве в американских колледжах не принято напиваться? — Она говорила так, как будто пьянство было чем-то вроде студенческого хобби, очередного этапа развития, который заканчивался с получением диплома.
— Но не так.
— А ты сама разве не выпивала в колледже?
— Не так, ма, — повторила Судха. Она хотела добавить: «Меня не забирали в полицию», — но промолчала.
— Это — общая проблема этой страны, — заявила мать. — Все эти ваши бесконечные «свободы», никакого самоконтроля, слишком много искушений. Как будто вся ваша жизнь должна быть сплошным удовольствием. Когда мы с отцом были молоды, мы смотрели на жизнь совершенно по-другому.
Судха взглянула на мать с сожалением. Конечно, удобнее обвинить во всем Америку, чтобы хоть как-то выгородить сына. Ей показалось, что отец понял, что именно она хотела сказать, но он не стал вмешиваться в их разговор, как не стал допрашивать Рахула, когда тот наконец-то сошел вниз. Рахул был свежевымыт и полон раскаяния, он прямо обещал родителям, что такое не повторится никогда в жизни. У него просто была небольшая депрессия, только и всего, но после этой встряски он пришел в себя. Депрессия? Судха увидела, что родители переглянулись. Они никогда не могли понять, как страдали их дети от своей непохожести на одноклассников: от темного цвета кожи и оттого, что мать иногда на обед готовила им бутерброды с картофельным карри, из-за которого хлеб становился отвратительного желто-зеленого цвета. Слышала бы она, какие названия для него придумывали одноклассники! Но нет, родители и представить себе не могли, что их дети тоже способны испытывать страдания. «У вас же все есть!» — такой рефрен повторялся с самого детства. «Депрессия»? Да родители и слова такого не знали, для них это было какой-то новой, удивительной американской болезнью. По их мнению, они обеспечили своим детям идеальную жизнь, оставили позади все невзгоды и лишения, как будто прививки, что Судхе и Рахулу делали в детской поликлинике, могли гарантировать им счастливое будущее.
Судха была чрезвычайно взволнована предстоящей поездкой в Лондон, в страну своего рождения. Она заранее подала документы на британский паспорт, который ее родители не удосужились раньше получить, и была тронута, когда в аэропорту Хитроу офицер эмиграционной службы торжественно поздравил ее с прибытием на родную землю. Родители тоже отправились с ней и пробыли в Лондоне десять дней, помогли ей устроиться в комнате рядом с Тоттенхем-Корт-роуд, предоставленной университетом. Они бесконечное количество раз напомнили ей о том, что в Лондоне при переходе улицы вначале надо смотреть направо, а не налево, и накупили теплых мягких кофт в любимом магазине матери «Маркс и Спенсер». Всей семьей они съездили в район Бэлем посмотреть дом, в котором родители жили, когда родилась Судха. Узнав, что их старый хозяин — мистер Пол — больше там не живет, они отправились навестить его в Шеффилд, городок в трех часах езды к югу от Лондона, куда он переехал со своей семьей. О Рахуле родители не упоминали, и, только когда друзья спрашивали напрямую, как у него дела, начинали рассказывать об успехах сына: о престижном вузе, о его модной будущей профессии. Возможно, родители надеялись, что, если они не будут говорить о проблемах сына, те испарятся сами собой?
А потом отец и мать вернулись в США, а Судха с головой погрузилась в учебу. В общежитии она быстро завела себе множество друзей: в отличие от ее американского колледжа сюда съезжались студенты изо всех стран мира, и цвет кожи не играл никакой роли. Может быть, еще и потому, что она родилась в Лондоне, Судха ощущала с этим городом какую-то родственную связь, инстинктивную привязанность, хотя совсем его не знала. Несмотря на то что сейчас от родителей ее отделял целый океан в прямом смысле этого слова, они стали ей ближе и роднее, чем раньше, однако в то же самое время она впервые почувствовала себя полностью свободной от обязательств перед ними. Однако она постоянно думала о Рахуле и всегда помнила, пусть даже не всегда осознавая это, что вторая кружка пива, которой она обычно заканчивала вечер, для него могла быть лишь разминкой перед очередной серьезной пьянкой. Хоть в тот день на суде она сидела в зале рядом с ним и держала его за руку, когда судья читал приговор, в душе она была не заодно с ним, а против него. По приговору суда у Рахула на полгода забрали водительские права и обязали пройти специальные образовательные курсы о нормах потребления алкоголя в Итаке. Отцу пришлось заплатить почти две тысячи долларов штрафа и судебных издержек. Его арест также был упомянут в местной газете, которую выписывали родители.
В ноябре, блуждая по Национальной галерее, Судха повстречала своего будущего мужа. Был уже вечер, время туристов, и она остановилась перед картиной Яна Ван Эйка «Портрет семьи Арнольфини», ожидая, когда пройдет многочисленная японская группа, чтобы получше рассмотреть детали. На этом полотне была изображена семейная пара; они стояли в спальне, держась за руки, а под ногами у них весело скакала маленькая собачка. Мужчина был одет в длинный, подбитый мехом темно-фиолетовый плащ и широкополую шляпу с высокой тульей, женщина — в изумрудно-зеленое платье, тяжелыми складками спускающееся на пол. Левой рукой она поддерживала складку материи под грудью, то ли подчеркивая свою беременность, то ли затем, чтобы показать краешек серо-голубого нижнего платья. Голова женщины была покрыта белым покрывалом. Слева от мужчины располагалось окно, на подоконнике лежал какой-то фрукт, то ли мандарин, то ли абрикос, а в самом центре картины, как раз между супругами, на стене висело выпуклое зеркало, изображающее ту же самую сцену, но с другого ракурса.
— Подойдите поближе, — услышала Судха мужской голос, а потом кто-то осторожно взял ее под локоть и подвел к картине. — Издалека всех деталей не разглядеть, — спокойно продолжал мужчина, а потом начал рассказывать Судхе о значении зеркала на картине.
По его словам выходило, что зеркало и есть центральная точка картины, поскольку в нем в миниатюре отражены все ее существенные детали: пол и потолок, комната и природа за окном, не говоря уж о том, что в зеркале видны фигуры еще двух человек, которых нет на переднем плане.
— Смотрите, они заглядывают в комнату, прямо как мы с вами, — сказал мужчина. — Один из них — сам Ван Эйк, видите надпись над зеркалом? На латыни это означает: «Здесь был Ван Эйк». — Мужчина говорил тихо, неторопливо, как будто раскрывал Судхе старинные секреты, с отчетливыми напевными британскими модуляциями, которые Судха уже успела перенять.
Темные волосы падали ему на лоб, и он привычным нетерпеливым движением отбрасывал их от лица. От него пахло душистым мылом и какими-то пряностями. Одет он был в мягкие вельветовые брюки и твидовый блейзер, а на согнутом локте нес небрежно перекинутый плащ. Он сказал, что двое мужчин в
