— Сидел дома и корпел над морской астрономией.
— Так у вас в Риге нет ни одного друга?
— Сейчас они все в море. Моряк летом не любит сидеть на берегу.
— Господин Крисон, отчего вы не пьете? Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь!
— Благодарю вас, Ирена… — он осушил свою рюмку и, подстрекаемый Иреной, наполнил вновь. — А вы? Что вы делали вчера и сегодня?
— Сидела дома так же, как и вы. Вечером сходила на пару часиков навестить знакомых.
— И все остальное время дома! — воскликнул с упреком Илмар. — Ни разу никуда не вышли?
— Ни разу.
— Но это же прямо-таки преступно по отношению к прекрасному лету. Чего ради тогда цветам благоухать и щебетать птицам, если вы — если мы оба не замечаем их прелести! (О, как она умеет лгать! Про жандармское управление она тоже позабыла?)
— Для наслаждения природой необходимо соответствующее настроение, — сказала Ирена на эту тираду. — Меланхолику не до цветов и птичек. Он желает одиночества.
— В таком случае мне пора уходить.
— Вам стало со мной скучно?
— Нет, но мне сдается, одиночество вы цените превыше всего. — Илмар достаточно много выпил и мог позволить себе быть красноречивым. Если бы он в своем трансатлантическом плавании не прошел курс соответствующей закалки, то, наверно, и впрямь захмелел бы. Ирена не знала об этом, потому и принимала Илмарово представление за чистую монету — захмелеть было пора и было с чего.
— О, как нам сейчас не достает Вийупа… — сказал он ни с того ни с сего. — У меня совершенно нет никакого опыта. Я в подобных делах еще полный профан. Все надежды возлагаю на моих заграничных товарищей, среди них есть несколько крупных мастеров своего дела. В особенности один из них. Но он в Риге появится не раньше, чем на следующей неделе. Значит, до тех пор и делать нечего. Завтра. Нет, завтра я не пойду, пускай они заседают без меня. И чихал я на них, если их всех заграбастают, — они действуют как дети. Вы себе представьте только, Ирена: в Риге есть кружок странных мальчишек. Вообразили, что смогут дело довести до конца без помощи иностранных товарищей. Мало того, они хотят их даже обскакать, срезать нос, как говорят моряки, и ни с кем не делиться лаврами. Но разве же так действуют! Вся Рига уже сейчас знает, что они задумали. Не умеют держать язык за зубами, перед девчонками им надо похвастать. Нет, они только все испортят. Пока приедут иностранцы, план уже будет провален и болтливые ребята сядут за решетку.
— Вы не могли бы их остановить?
— Разве они послушают? Будь Вийуп жив, другое дело, его они уважали. Вы только себе представьте: завтра вечером в десять часов они устраивают тайное собрание. На нем должны окончательно спланировать дальнейшую деятельность и раздать директивы — что каждый должен делать. А я не пойду. Очень мне надо попасть в лапы полиции! Знаете, где они хотят собраться? В одной старой механической мастерской, там больше не работают. — Он назвал улицу и номер дома. — Любой уличный мальчишка будет знать, что у них там сходка и разболтает об этом за пятак первому встречному городовому. Может, и нехорошо так говорить, но я просто хотел бы, чтобы их застукали. Тогда, по крайней мере, хоть воздух очистится и никто не будет путаться под ногами у настоящих мужчин. Ах, простите меня, Ирена, я снова сел на своего конька.
Так, главное сказано. Теперь можно опять разыгрывать влюбленного, меланхолически взирать на Ирену, как бы невзначай касаться ее руки и мученически вздыхать.
Чуть погодя, она, попросив ее извинить, вышла в другую комнату. Теперь она записывает адрес, подумал Илмар. Это хорошо, не то еще забудет, а второй раз я не должен об этом упоминать.
— Я приняла порошок от головной боли… — воротясь, сказала Ирена.
— Ирена! Отчего же вы не сказали, что у вас болит голова! — Илмар был уже на ногах. — Я слишком долго вас утомлял.
Взыгравшая в нем деликатность не позволяла ему оставаться ни минутой дольше. Ирена хоть и успокаивала его тем, что голова, мол, уже прошла, но он не дал себя уговорить.
— Вам необходимы покой и отдых, — сказал Илмар. — Столько-то я в медицине смыслю, нас в мореходном кое-чему учили.
Она проводила его до передней. На прощанье он рискованно погладил ее по лбу, как бы убеждаясь в том, насколько он горяч, затем быстро поцеловал Ирене руку и в смущении выбежал на лестницу.
«Как он влюблен, бедняжка…» — думала женщина.
«Я вас нисколечко не люблю», — думал Илмар.
Они оба испытывали недовольство происшедшим, и каждый полагал себя самым умным. Но быть таковым мог лишь один.
Солнце зашло, в комнате, где находилось четверо молодых мужчин, становилось все темнее еще и потому, что единственное окно было занавешено простыней. Цауна, как хозяин, сидел в жилетке на краешке кровати. Савелис бесшумными шагами прохаживался от стены к стене, а Руйга — он только что пришел — сидел за столом и разговаривал с Илмаром, который стоял подле окна и время от времени сквозь щелку между простыней и рамой поглядывал на противоположную сторону улицы. Смотреть там, по сути, было не на что, — какая-то заброшенная мастерская, мрачная и грязная каменная постройка с заколоченными окнами и кособокими, обитыми жестью дверьми. Здание и небольшой двор мастерской были обнесены деревянным коричневым, в рост человека, забором, кое-где доски были выломаны. Квартира Цауны находилась точно напротив мастерской, на втором этаже, и в окно было видно все, что происходит во дворе. Но ничего не происходило. На темном фоне двери выделялось белое пятнышко — бумажка, которую прикнопил утром Илмар. С улицы ее не было видно, она была прикреплена низко, и позднее, когда станет еще темней, без огня нельзя будет прочитать написанное мелкими буковками.
«Сегодня не состоится. Через неделю и в другом месте. Узнаете через Моряка!»
Именно из-за этой записки у Илмара и разгорелся спор с Руйгой.
— «Через неделю» — зачем тебе было это писать… — злился он. — Вполне достаточно было последней фразы «Узнаете через Моряка». Это еще больше взволновало бы их, и у известной дамы появился бы повод действовать энергичней.
— Не согласен, — возразил Илмар. — Словечко «неделя» взбудоражит их еще больше. Им теперь будет непонятно, состоится через неделю встреча одних мальчишек или же это будет большое собрание с участием иностранцев. Последнее они ни в коем случае не захотят упустить. Но не забывайте, друзья, что сегодня вечером произойдет только проверка. Мы проверяем известного вам человека, и одно из двух — либо он явит свое настоящее лицо, либо окажется, что мы поймали тень. Никакого собрания в мастерской не намечалось — это раз. Стало быть, никто не мог получить о нем никаких сведений — это два. Свой вымысел я сообщил одному-единственному человеку. Если теперь, благодаря моей фантазии, у мастерской что-то произойдет и мы это увидим, то тем самым данный человек себя разоблачит, и мы будем знать, как действовать дальше. Это третье и главное.
Илмар не был уверен, что за ним не следят и пришел к Цауне прошлой ночью, по пути прикрепив к двери мастерской объявление. Утром Цауна ушел на работу и потом сообщил о трюке Илмара остальным — Руйге и Савелису. Теперь они тихо совещались по поводу разных вариантов и поджидали, «когда придут в движенье воды», как говорил в шутку Савелис. Кто-нибудь один постоянно дежурил у окна.
До десяти вечера такое неослабное внимание большого смысла не имело. Полиция — если она вообще пожалует — могла заявиться не ранее половины одиннадцатого, когда предполагаемое собрание будет в разгаре. Это был трафаретный прием охранки.
Стемнело. Жители окраин завершили свои вечерние прогулки, улица опустела и затихла. Наблюдатель у окна Цауны порадовался яркой луне, вынырнувшей из-за крыш домов и осветившей двор мастерской. В четверть одиннадцатого стоявший на очередной «вахте» Савелис подал знак друзьям:
— Тсс! Кто-то ходит…
Все подошли к окну и в щелку глянули наружу. Довольно молодой мужчина в штатском платье медленно шел по улице около самого забора мастерской. У ворот он остановился и закурил папиросу, затем пошел дальше и исчез в темноте. Чуть погодя он шел уже в обратном направлении, еще медленней и
