В шторе была крохотная, величиной с конопляное зерно, дырочка, но солнце ее нащупало, и сверкающий луч света протянулся от окна до двери темной спальни. Ирене он напоминал золотую проволоку, косо натянутую в пространстве; мириады пылинок роились в струне света, и достаточно было легкого дуновения, чтобы внести в это роение хаос, внезапное возмущение — мгновенно тысячи мельчайших частиц материи взмывали вверх, а тысячи других устремлялись вниз, и долго, долго не наступал покой в этих взбудораженных крошечных мирах. Это была катастрофа, рушились судьбы и жизни, происходило нечто сокрушительное в мировой истории мельчайших субъединиц. И если одно-единственное дуновение человеческих уст способно было вызвать такое, то человек воистину могуч, он гигант, вершитель судеб, чуть ли не господь бог. Сей факт льстил самолюбию человека; в трудную минуту, когда его самого пригибала к земле еще большая сила, ему следовало подумать о своем могуществе, и дух его тотчас воспрянул бы в гордом ликованье. Отчего он не мог этого сделать? Неужто потому только, что во вселенной все было относительно и не существовало ничего абсолютно великого или малого? Повсюду и всегда было еще большее или еще меньшее, и судьба ему была определена в соответствии с размером. Так проявлял себя некий закон высшего согласования, он же и определял всему сущему радости и печали, счастье и боль, замыслы и воплощения.
Ночью Ирене плохо спалось, и теперь она донимала себя самокопанием. Прислушивалась, как в дальнем конце квартиры служанка гремит посудой, и размышляла над своей жизнью. Такие мысли редко приходят в голову, потому что они опасны, и каждая живая тварь инстинктивно избегает всего, что может угрожать ее спокойствию и благополучию. Но если уж начнешь об этом думать, то никуда от этих мыслей не денешься и не скажешь: мне они не по душе. Нет уж, дудки, теперь придется додумать до конца, зачастую на беду себе самому. Увядшая красавица боится зеркала, неизлечимо больному приятней выслушивать ложь родни, чем правду врача. Потому что все мы желаем себе всего наилучшего. Бездна пугает нас…
Как же получилось, что Ирена начала размышлять над своей жизнью? Довольно просто: она оказалась на роковом перепутье. Два противоположных, взаимоуничтожающих стремления раздирали ее. Причина? Пустячная! Вчера ее поцеловал один человек, и ей показалось, что его поцелуй был искренним, настоящим. Она тоже поцеловала, и ее поцелуй тоже не был подделкой — впервые с тех пор, как Ирена познала жизнь. Ее изумило неожиданное открытие: у нее тоже есть то, что называют сердцем. В первый момент было не ясно — приятен ей этот удивительный факт или нет. До сих пор все было хорошо и просто — она слушала голос своего рассудка, делала все, что возложено на нее жизнью как долг, и не знала, что такое конфликт со своей совестью. Потому что у кого нет сердца, у того нет и совести. До сих пор ей было незачем сомневаться в правоте своих поступков: хорошо ли то, что я творю? Она делала то, что от нее требовалось, стало быть, полезное, нужное дело, а все полезное, нужное и есть хорошее. Тем более что за это платили, вознаграждали жизненными удобствами и славой незаурядной женщины. Еще никогда ее поступки не оказывались в противоречии с ее влечениями.
И вот все стало иначе. Отсюда и резиньяция, разброд и подавленность в мыслях. Она боялась за того, кто подлежал уничтожению, — впервые в жизни она этого не желала. Так вот какова она, любовь! — это бессилие в отношении самой себя, это жалость к другому человеку, это страх за его судьбу и пожелание ему всего того, что самой кажется хорошим. И что получить в обмен на все это? Да и вообще, хотела ли она что-нибудь получить? Странная, доселе неведомая ей непритязательность вселилась в Ирену. Она могла бы сделать хорошее для этого другого, отдать ему все, что имела, и не ждать благодарности. Впрочем, еще вопрос, любовь ли все это — подобные чувства ведь ей неведомы. Поговори она на эту тему с людьми сведущими, они, возможно, поднимут ее на смех. Она ни на минуту не могла себе вообразить, что осмелилась бы кому-то об этом рассказать. Ерунда какая-то… Сущее ребячество, и все-таки не было сил отвести это от себя. Потому что человек, пробудивший в ней это чувство, тоже был непохож на тех, кого она знала до сих пор. Был он лучше или хуже тех других — этого она не знала да и не желала знать, и чем именно он отличался, она сказать не могла. Но что-то было. Может быть, юношеское безрассудство, трагическое молодечество или же беспредельное доверие к тому, кого более всего следовало бояться. А быть может, они одурачивали природу, обманывали инстинкт? Илмар себя вел словно охотничий пес, повстречавший волка и принявший его за собрата по собачьему племени. Они бок о бок бежали по дремучему лесу опасностей, все глубже во тьму чащобы, и пес не подозревал, что увязался за зверем, способным в любой миг его растерзать, но и зверь словно позабыл, что с ним рядом бежит чужак из ненавистного племени. В этом было обоюдное отрицание природы. А что если у обоих однажды проснется изначальное разумение вещей?
Об этом Ирене думать не хотелось. Обман был так приятен, безумный бег столь пьяняще прекрасен, хорошо бы он никогда не кончился.
Отец Ирены был мелким служащим, всего лишь швейцаром в какой-то школе. Двенадцатилетняя Ирена обучалась акробатическим танцам и в четырнадцать лет уже выступала в цирке статисткой в большом номере. Спустя три года старик Зултнер умер, а Ирена бросила цирк, поскольку в крупных увеселительных заведениях танцовщицам платили лучше. Теперь она была уже не статистка, а солистка, и ее заработка почти хватало на обзаведение необходимым гардеробом. Однако сверкающие украшения на костюмах Ирены были все-таки стекляшками, а она мечтала о настоящих драгоценностях. В девятнадцать лет она познакомилась с жандармским капитаном Череповым, он сказал, что такой красивой женщине грех растрачивать свои способности на столь никчемные занятия. Он пообещал ей более перспективное дело. А она была так бедна! Разумеется, они пришли ко взаимопониманию. Ирена, хоть и продолжала танцевать в кабаре, но это перестало быть для нее главным. За другие услуги ей платили больше. Поначалу это были пустяковые и несложные делишки, но когда ей посчастливилось заманить в свои сети одного знаменитого террориста, Ирене стали поручать все более важные дела. Ее авансировали, ей платили все больше, день ото дня увлекательней становилось ее новое поле деятельности. И все благодаря лишь тому, что она была молода, красива и чисто говорила по-латышски.
Выдача Вийупа была последним и самым крупным достижением Ирены. Кстати, это был первый случай, когда она стала причиной чьей-то смерти. Но это оказалось просто. Вийуп абсолютно не умел расположить к себе женщину, напротив, своей грубой чувственностью вызывал у Ирены отвращение. Он был влюблен, как все эти слепые дуралеи, ослепленные ее близостью, но его чувствам не доставало красоты, в нем не было рыцарства, его эротика была слишком первобытна.
Покончив с Вийупом, Ирена отправилась в небольшое заграничное турне и между прочим провернула одно дельце в эмигрантских кругах. Зная, что в Риге ей ничто не грозит, она вернулась как следует отдохнувшая и преисполненная трудового рвения. Теперь хорошо бы получить дело покрупней. И это, более крупное, словно по воле Ирены, вскоре пришло. Ирене никогда не приходилось исполнять столь важное и увлекательное задание, как это, с Илмаром Крисоном. Но теперь она больше не радовалась, и все потому, что где-то в глубине души, к превеликому несчастью, обнаружилось сердце. Почему именно теперь, а не позже, когда она заработает достаточно денег и сможет отправиться на отдых? Если уж эти чувства так долго спали, то почему бы им не подремать еще пару лет — до старости было далеко…
О, как все это было тягостно и как усложняло жизнь!
А как прекрасно было бы жить вместе с ним где-нибудь далеко от этого кровавого кавардака… не мучаясь противоречиями, пожить тихой счастливой жизнью.
Она размечталась, мысли ее блуждали подобно птицам в густом тумане, и не было ветра, чтобы его разогнать.
К действительности ее возвратила служанка.
— Хозяйка, телефон звонит…
И туман рассеялся, но остался напитанный им тяжелый воздух. Ирена надела домашние туфли и пошла к аппарату.
Подполковник Черепов ожидал ее донесения — как можно скорей… мы не можем проворонить, этот редкий шанс.
Ирена стряхнула с себя грустное настроение, как собака стряхивает воду с шерсти после купания, и начала собираться. Ее ждала работа.
Подполковник Черепов официально не занимал высокого поста, и тем не менее располагал отдельным кабинетом в жандармском управлении, большой частной квартирой в центре города и целым штатом явных и тайных помощников. В свои тридцать шесть лет он уже представлял собой сильную и
