— Роберт… братишка… — глаза Анны повлажнели, и голос дрогнул от сдерживаемых рыданий. — Неужели — всё? Ты не обжаловал… не писал прошение о помиловании? Руйга сказал — он заходил к адвокату, узнавал — говорит, ты отказался.
Вийуп машинально погладил руку сестры и выпустил из своей.
— Да, это все верно. На помилование все равно нет ни малейшей надежды. Зачем зря просить? Вспомни Ауструма, моего друга и единомышленника. Какой он был сильный, как шел на смерть. А у него были реальные шансы на спасение.
— Ауструм был фанатик, на него глядеть нечего, — несмело возразила Анна. — Если бы все поступали, как он…
— Скорей добились бы результатов. Разумеется, фанатиком он был и на смерть шел не как все — за некую высшую справедливость. Я был реалистичней, и меня судили за реальный поступок.
Надзиратель прошел мимо них и теперь удалялся. Значит, не должен слышать, о чем они говорят. Анна быстро спросила:
— Роберт, ты в самом деле готовил нынешним летом покушение на царя? (Надзиратель возвращался, поэтому она продолжала медленней и спокойней.) Мне хотелось это знать. Я не очень это понимаю.
Вийуп отрицательно покачал головой.
— Нет, Анна, все это сказки. Наверно, им так было надо, но что мы можем знать. Ты летом домой поедешь? Я думаю, маме очень тяжело теперь, было бы хорошо подбодрить ее.
_— Я понимаю, Роберт. Возможно, я вовсе уеду из Риги. Так значит,
— Ни в самых отдаленных намерениях.
Надзиратель опять отошел, и Анна поспешила воспользоваться моментом.
— Илмар, — прошептала она. — Буду спрашивать о нем. Он снова в Риге. Вчера встретила.
Вийуп тихо вздохнул.
— Славный парень. Жаль, что больше его не увижу.
— Он был так долго за границей… — продолжала Анна.
— Счастливчик.
— Ты ему писал о своих делах?
— Он ни о чем не знал.
— Но вы же переписывались.
— Да, но лишь о том, что можно доверить письму.
— И о бароне ни слова?
— Ни слова. Это было мое личное дело.
— Но донесли из-за границы.
Вийуп удивленно посмотрел на сестру.
— И ты думаешь, это он?
— Так же думают и другие.
— Неумные это мысли. Он и я! — Вийуп сдержанно усмехнулся. — Для этого нет никаких оснований. Выбросьте эти глупости из головы и не обижайте порядочного человека!
— Если ты так в этом уверен…
— Да, я знаю и я верю. Но если ты еще сомневаешься, то ведь у него есть мои письма. Он покажет, если попросишь.
— Но кто же тогда мог это сделать? Подумай, Роберт, обо всех, с кем ты знаком. Можешь кого-нибудь заподозрить?
— Теперь это не имеет значения.
— Для тебя, возможно, и нет. Но… (надзиратель приближался) куда мне девать твою одежду?
— Отдай, кому подойдет. Свези домой, там найдут, кому носить.
— Твою кровать увезти я не смогу.
— Продай. Мне больше не понадобится.
Охранник опять удалился.
— Илмар хочет в этом деле разобраться, — продолжала Анна, зная, что брату понятно, какое дело она имеет в виду. — Он хочет без спешки, чтоб было точно. Все досконально проверит и тогда… Может, у тебя есть соображения на этот счет?
Вийуп молчал, но плотно сжатые губы и глубокая складка на лбу свидетельствовали о напряженной работе мысли. Наконец он нервно потряс головой.
— Нет, незачем теперь. Уже не имеет значения.
— Значит, кого-то ты все-таки подозреваешь? — не отставала Анна.
— Возможно. Но бог с ним. Он тут ни при чем, и хватит про это. Единственное, о чем тебя прошу — доверяй Илмару и передай от меня привет. И пусть не лезет на рожон, не делает глупостей. В этом нет надобности, да и ничего не выйдет. Я слишком хорошо знаю обстоятельства.
— Он тоже шлет тебе привет и велел передать, что дознается до истины и… отквитает.
— Ни до чего он не дознается. Затея может обойтись ему слишком дорого.
И в знак того, что с данной темой покончено, перевел разговор на разные интимные пустяки, расспрашивал о всякой ерунде, которая сейчас не могла его интересовать никоим образом. Анна больше не пыталась что-либо выведать.
Им дали поговорить еще несколько минут, затем наступило время прощаться. Оба они были сильными, закаленными людьми, оба испытывали боль, но старались скрыть ее, щадя друг друга. Еще несколько слов, проступившая против воли на лице Вийупа бледность и предательская влага в глазах Анны, затем — прощальный поцелуй, и они разошлись, каждый в свою сторону. Один — туда, где шла своим чередом шумливая многоголосая жизнь, другой — навстречу одиночеству и великому безмолвию.
Когда тюремные ворота закрылись за Анной, тоска нахлынула на нее с такой силой, что она уже не могла ей противиться. Анна начала всхлипывать. Скрывать слезы теперь было не от кого.
У Вийупа же после свидания тщательно обыскали карманы и каждый шов одежды прощупали. Лишь удостоверясь в том, что сестра не передала ничего недозволенного осужденному на смертную казнь, а значит, ему не вырваться из этих каменных стен, не избежать предстоящей участи, конвойные впустили его в камеру и оставили наедине со своими мыслями и ощущениями.
Все упрощалось, с каждым мгновением жизнь и мир становились все обозримей. Из великого множества суетных дел, стремлений и желаний остались лишь некоторые из тех совсем немногих возможных в оставшееся время — столь простые, понятные и общеизвестные, что и размышлять о них было нечего. Лишь середина жизни своеобычна у каждого человека. Начало же и конец ее у всех шаблонно одинаковы. Вийуп знал: скоро придет тюремщик и осведомится, нет ли у него каких-либо пожеланий. Ему дадут право на единственный последний каприз, позволят исполнить последнее желание, чтобы затем это же самое желание перечеркнуть. С наступлением сумерек явится другой человек, спросит о его, Вийупа, грехах и предложит вымолить прощение за свои поступки. И тут опять-таки посчитаются с его пожеланием и исполнят его. После уже никто не спросит, хочет ли он чего-нибудь. Вставай и пошли — свершится то, чему суждено свершиться.
В окне камеры светилась бледно-голубая полоска неба. Вийуп смотрел на нее и гадал: будут ли сегодня ночью на ней звезды? Ему хотелось, чтобы были. Зря он в прошлую ночь не посмотрел в окно, не пришлось бы сейчас гадать. Теперь это было упущено. Но не только это — упущена была вся жизнь, то превеликое множество дел и чувств, какое и мыслью объять было трудно. Всё это ушло безвозвратно.
А пока Анна Вийуп в последний раз виделась со своим братом и потом, заперевшись у себя в комнате, переживала самые горестные часы своей жизни, Илмар Крисон с лихорадочной поспешностью устраивал свои дела, чтобы быть свободным, целиком посвятить себя новому поприщу. В тот же вечер он заявил капитану о том, что ввиду непредвиденных обстоятельств не сможет остаться на своей должности до прихода новой команды, и попросил завтра же выдать ему расчет. Недавно закончился учебный год в мореходной школе, подыскать нового штурмана труда не составит.
На следующее утро Илмар переправил на берег свои вещи. Один чемодан он не предъявил для досмотра — его вечером под покровом темноты отнес на берег столяр «Андромеды», друг Илмара. Семья его
