мечтал видеть в рядах славных борцов и строителей новой жизни, — что теперь станется с ним? Чужие люди воспитают его по-своему, поведут его по чужим тропам, и он — Ян Лидум — не в силах предотвратить это.
Вот и сейчас он думал об этом. В камере постепенно воцарялась тишина Один за другим ложились и засыпали товарищи, но он не сомкнул глаз до утра. Скрестив на груди могучие руки, Ян Лидум смотрел в потолок, где слабо светилась маленькая лампа, и думал свою тяжелую думу. Ни шаги надзирателей в коридоре, ни резкие свистки проносящихся мимо тюремной стены паровозов не могли отвлечь Яна Лидума от мрачных мыслей, хотя он и сознавал, что, как ни велико его горе, надо перенести его. Пусть сердце исходит кровью и острая боль пронизывает все существо, но никакие враги не смогут сказать, что им удалось сломить Яна Лидума.
2
Настала пятница. В шесть утра, после звонка, Ян Лидум встал, поднял нары и вместе со всеми товарищами по камере стал ждать, когда их поведут умываться, — обычно вели всю камеру сразу.
Коридор наполнялся звуками. Бряцали ключи, стучали деревянные коты, раздавались голоса, но сегодня этот шум был необычный, чувствовалась какая-то приподнятость в движениях и в выражении лиц заключенных — наступал очередной день передач и свиданий. Каждый, у кого было основание ожидать посещения, чувствовал себя необычно. Более беспокойные разговаривали друг с другом, пытались угадать, кого из них вызовут сегодня на свидание.
Впервые за все тюремные годы это настроение передалось и Лидуму. Он стеснялся признаться в этом товарищам, но те и так знали, почему Ян не может усидеть за книгой, почему он так долго не переворачивает страницы, уставившись глазами в одну точку. Ясно — его мысли заняты чем-то другим.
— Ждешь, Лидум, не правда ли? — спросил, улыбаясь, один из товарищей по камере. — У тебя есть основание ждать.
— Ты думаешь? — вопросом ответил Ян. — Хотелось бы разок дождаться, но кто знает, найдется ли у сестры время.
— От души желаю тебе удачи, — сказал товарищ.
Скоро надзиратели начали приносить «пудинги». Впервые получил передачу и Ян. Масло, белый хлеб, сахар, сыр — все было истыкано щупом вдоль и поперек. Староста камеры присоединил «пудинг» Яна к остальным передачам и записал в список что и сколько принято (позже весь этот запас продуктов будет распределен среди заключенных камеры).
Теперь надежды Яна на свидание стали еще более определенными. Ильза была в Риге, совсем близко, и ждала, когда помощник начальника тюрьмы вызовет ее. Еще полчаса, час, может быть два — и они смогут глядеть друг другу в глаза, искать на лице новые черточки, проведенные незримым карандашом времени, и говорить. Пятнадцать минут пролетят как сон, и только позже, когда их разъединят, они вспомнят, что остались сотни незаданных вопросов, что они почти ни о чем не успели поговорить. Чтобы лучше использовать короткое свидание, Ян заранее обдумал, о чем он расскажет и какие вопросы задаст Ильзе, но он забыл, что и у Ильзы найдется что рассказать и о чем спросить, поэтому все его планы разлетелись как дым.
Наконец наступила долгожданная минута. Надзиратель отворил дверь камеры и выкрикнул фамилию Яна.
— На свидание!
Вместе с другими заключенными Лидум вошел в помещение для свиданий. Проходя мимо первых отсеков, где за двойной проволочной решеткой уже стояли посетители, дожидаясь родственников и друзей, Ян зорким взглядом впивался в каждое лицо, и вдруг его сердце забилось учащенно, порывисто: в четвертом отсеке стояла Ильза. Этот отсек был одним из самых неудобных: он находился посредине, с обеих сторон разговаривали, и трудно было расслышать, что говорят тебе.
Брат и сестра сразу узнали друг друга. Вцепившись в решетку, Ильза со слезами на глазах смотрела на Яна и взволнованно улыбалась; в первый момент она не могла вымолвить ни слова.
— Братик… Ян, милый… — шептала она, не соображая, что в гомоне раздающихся кругом голосов Яну не слышны ее слова. Потом, успокоившись, Ильза заговорила громче и наконец поняла, что брат ей что-то рассказывает и о чем-то спрашивает, — Как твое здоровье, родной? — был ее первый вопрос — Почему ты такой бледный? Не болит ли у тебя грудь?
— Я так же здоров, как прежде, — ответил Ян. — Где же я загорю, если не бываю на солнце? А как ты сама, Ильзит? Вообще-то выглядишь молодцом… как всегда.
— Привет тебе от Артура.
— Передай и ему сердечный привет. Об Айваре ничего нового не узнала?
— Нет, ничего нового, родной, — Ильза тяжело вздохнула и потупила глаза, чувствуя себя виноватой перед братом. — Все, к кому я обращалась по этому делу, говорят, что мы ничего не добьемся. Таков закон. Мы потеряли всякие права на Айвара, и он потерян для нас навсегда. Что нам теперь делать?
— Ты ничего не добьешься, — ответил Ян. — Может, когда-нибудь… я сам… когда выйду из тюрьмы. Я подумаю об этом, поговорю с товарищами. Если придумаем что-нибудь дельное, я сообщу тебе.
Они заговорили о другом: об Ильзе, ее работе, об Артуре, о разных повседневных делах. За спиною Яна стоял тюремщик и с усмешкой вслушивался в их разговор.
— Ты очень часто на свидания не приезжай, — сказал Ян напоследок. — Это тебе слишком трудно.
— Буду навещать тебя два раза в месяц, — ответила Ильза. — Мне это совсем не трудно, и лучше ты не отговаривай.
Они не спускали глаз друг с друга. Страдальческое выражение не сходило с лица Ильзы. Ян был, как всегда, спокоен и невозмутим, его фигура, голос, каждое движение выражали уверенность и силу. Ильза думала, что увидит надломленного пережитым, подавленного человека, но в нем не было ничего такого, разве только лицо стало бледнее, больше впали щеки да появилось несколько глубоких морщин в уголках рта и резче стало очертание подбородка.
— Кончать! Время свидания истекло! — прервал их разговор резкий окрик надзирателя.
Ян приветственно махнул рукой, улыбнулся и, уходя, поднял кулак над головой — то был привет борцов. Ильза даже не сообразила, как ему ответить. Стуча деревянными котами, заключенные вышли из помещения.
Вечером в общей камере ждали обыска. Надзиратель после обеда беспрерывно вертелся у дверей и исподтишка наблюдал, но заключенные спокойно беседовали; ничто не показывало, с каким нетерпением ждут они вечера, когда обычно читались тайно полученные записки.
Написанную на тонкой папиросной бумаге записочку обычно складывали между листами книги. Читающий садился за стол, раскрывал книгу и, стараясь сохранить обычное выражение лица, прочитывал нелегальную весть из внешнего мира или из другого тюремного корпуса, — в своем корпусе заключенные разговаривали перестукиванием. Но каким бы спокойным ни казался читающий, внутренне он был напряжен до предела, готовый в любой момент скомкать папиросную бумажку и проглотить ее.
Сегодня шестерым товарищам по камере прислали «пудинги» и четверо получили свидание. Тюремная администрация была уверена, что в одной из передач должно находиться тайное письмо. Во время ужина его, конечно, нашли и сейчас при первой возможности попытаются прочесть.
После ужина, состоявшего из нескольких картофелин и куска гнилой селедки, Ян Лидум сел за стол и стал читать.
Внезапно растворилась дверь, и в камеру ворвались дежурный надзиратель и старший по этажу. Старший одним прыжком подскочил к столу и выхватил из рук Яна Лидума книгу, а коридорный надзиратель наблюдал за каждым движением заключенного.
Не найдя в книге того, что искал, старший надзиратель приказал Яну раскрыть рог, осмотрел зубы, пошарил пальцем под языком, нажал даже на гортань. Не успокоившись, он велел Яну раздеться догола и тщательно осмотрел тело, прощупал каждый шов одежды, а после долго рылся в принесенных
