вместе.
— Ну, тогда поезжай в Ригу в эту пятницу, — сказал Артур.
Ильза пообещала, но в пятницу поездка не состоялась. Библиотекарь донес начальнику точки, какие книги читает Ильза Лидум; в городке было известно, что ее брат сидит в рижской Центральной тюрьме и она переписывается с ним. Этого было достаточно, чтобы накануне Первого мая, когда охранка имела обыкновение арестовывать на несколько дней «подозрительных», взяли и Ильзу Лидум.
Ее арестовали в ночь на 28 апреля и продержали в уездной тюрьме до утра 3 мая. Несмотря на предусмотрительные действия охранки и полиции, красное знамя все же развевалось над башней старого замка, а в первомайское утро жители городка читали на заборах и на белых стенах дома мясника Трея революционные лозунги.
На свидание с Яном Лидумом Артур так и не попал: при очередном посещении тюрьмы Ильза узнала, что Артуру не разрешат встретиться с дядей.
С той поры Ильзу каждый год накануне Первого мая и годовщины Великой Октябрьской революции арестовывали на несколько дней. Артуру пришлось привыкнуть к посещениям полицейских и два раз в год несколько дней управляться по дому без матери. В городке их прозвали «красными».
4
Прошло еще несколько лет. В жизни Яна Лидума за это время ничего не изменилось. Срок заключения истек, но сейчас его держали в тюрьме на основании так называемого закона Керенского.[13] Время от времени его сажали в карцер и переводили на режим «черного месяца». В тюрьмах были периоды, когда надзиратели по нескольку месяцев подряд воздерживались от жестоких расправ с заключенными — не придирались к мелочам, не занимались рукоприкладством. А за этими периодами следовали другие, когда надзиратели внезапно врывались в камеры, избивали заключенных, запирали без всякого повода в карцер. Все это происходило по указанию свыше: если общественное мнение слишком активизировалось, тюремный режим на время смягчался, но когда правящей клике по каким-либо причинам было выгодно сгустить атмосферу — в тюрьмах Латвии начинался террор.
Ян продолжал заниматься, заканчивал изучение «Капитала» Маркса, изучал английский язык и много читал по истории. Время от времени он встречался с Ильзой, переписывался с ней и получал передачи. Про Айвара он по-прежнему ничего нового не знал.
Наступило лето 1933 года. Подходил к концу одиннадцатый год тюремного заключения Яна Лидума. В те дни всех прогрессивных людей Латвии взволновал законопроект, который правительство старалось провести через сейм. Это было так называемое «Новое уложение о наказаниях», предусматривавшее кандалы, телесное наказание, изоляцию и карцеры. Рабоче-крестьянская фракция упорно боролась против его принятия в сейме, но что она могла сделать против объединенного фронта национальной буржуазии и реакционеров всех оттенков! Пример Гитлера не давал покоя правителям Латвии — уже давно мозолил им глаза сейм, левые профсоюзы, «свободы» собраний и печати. Буржуазия не могла дождаться, когда правящая клика ликвидирует эти атрибуты демократии и открыто станет на путь фашизма. Для реакционеров «Новое уложение о наказаниях» означало приближение фашистской диктатуры, которую позднее — 15 мая 1934 года — во всей полноте осуществил кулацкий главарь Ульманис с помощью своей банды айзсаргов.
В тюрьме стало известно, что гнусное «уложение» вступит в силу с 1 августа 1933 года. Центральное бюро тюремной партийной организации, членом которой был и Ян Лидум, по согласованию с Центральным Комитетом Коммунистической партии Латвии решило в знак протеста объявить голодовку и разослало по всем корпусам письмо. В письме были изложены основные требования, их предлагалось обсудить во всех камерах; они выражали категорический протест против применения в тюрьмах Латвии «Нового уложения о наказаниях». Политические заключенные требовали улучшить освещение камер, чтобы можно было читать и вечером; улучшить медицинское обслуживание, которое было ниже всякой критики; увеличить хлебный рацион — вместо четырехсот граммов выдавать в день по семьсот граммов; допустить переписку, передачи и свидания каждую неделю, не отстраняя от этого и дальних родственников; разрешить два раза в день получасовую прогулку на свежем воздухе, выписку газет и еще ряд мелких требований.
Это письмо обсудили во всех камерах тюрем Латвии. Каждый коллектив принимал решение, в котором формулировал свои требования и дополнения к предложениям Центрального бюро. Эти решения и требования отдельных коллективов конспиративными путями пересылались Центральному бюро, и на основании всего этого материала оно постановило объявить голодовку, начиная с 1 августа — со дня вступления в силу «Нового уложения о наказаниях».
Заключенным разрешалось два раза в месяц требовать от тюремной администрации лист бумаги и карандаш — для подачи заявлений прокурору и начальнику тюрьмы. В пятницу 30 июля все политзаключенные потребовали письменные принадлежности, и каждый от своего имени изложил требования к тюремной администрации. Кроме основных требований, каждый выдвинул свои претензии общего и частного характера и объявил, что в случае их отклонения начнет голодовку. В субботу утром 31 июля все заявления были переданы старшему надзирателю корпуса.
Голодовка началась со следующего утра. Все продукты, находящиеся в камерах, заключенные сдали тюремной администрации и предложили удостовериться, что в камерах не осталось ничего съестного. В тех этажах и коридорах, где надзиратели не принимали продукты, заключенные выбросили их в уборную. Больным руководители забастовки предложили перевестись в больницу, некоторых поместили в одиночку — они не должны были участвовать в голодовке. Каждый участник голодной забастовки, набрав котелок воды, унес его в камеру и после этого не вступал ни в какие переговоры с тюремной администрацией.
Так началась эта героическая борьба. Затаив дыхание, следил за ней весь трудовой народ Латвии, все честные люди страны, которую правящий класс стремился столкнуть в бездну полного бесправия и унижения. Эхо великой борьбы отдалось далеко за пределами Латвии. Цвет народа, мужественные и самоотверженные сыны и дочери его дерзнули в беспросветную ночь реакции поднять в родной стране знамя борьбы. Напрасно правящая банда негодяев старалась сломить, усмирить их, сгноить в каменных мешках — они еще раз бросили в лицо своим противникам бесстрашный клич протеста и вызова, подтверждая этим свое единство и непоколебимость в борьбе за правое дело. У вас пулеметы, штыки полицейские, полки айзсаргов, золото, власть, а мы, заключенные в камерах и карцерах, стоим с голыми руками, физически находимся целиком в вашей власти, но что вы можете сделать нам и нашей правде? Все ваши происки разбиваются о нее, как о гранитную скалу, ваше оружие одно за другим ломается, а скала стоит, как стояла, несокрушимая, вечная, и, глядя на нее, вы дрожите в животном страхе. Не помогут оковы, не помогут нагайки и виселицы — нашу правду нельзя заковать в кандалы, как нельзя задушить нашу борьбу, а она не прекратится до той поры, пока не будут стерты с лица земли все угнетатели.
Притихшие надзиратели слонялись по коридорам, подглядывали в двери, наблюдали, подслушивали, но как ни старались они держаться спокойно, скрыть свое волнение и тревогу, им это не удавалось. В камерах жизнь продолжалась по-старому: люди сидели у столов, читали, разговаривали вполголоса, на некоторых лицах даже искрилась задорная улыбка. Когда подошло время обеда, никто не встал и не пошел получать похлебку. Надзиратели сами внесли дымящийся бак, разгоняя душистый пар по камере; набрав полную поварешку похлебки, которая была гуще обычной, медленно выливали обратно, расхваливая вкусное варево.
Но никто даже не смотрел в их сторону.
В первый и второй день голодной забастовки заключенные утром и вечером становились на поверку. На третий день Центральное бюро партийной организации, руководившее голодовкой, дало указание: на поверку не становиться. Нары к стене больше не поднимали. Заключенные перестали ходить на прогулку и в баню, отказались от свиданий.
Огромная тюрьма напряженно притихла. Присоединилась к голодовке и часть уголовных, солидаризируясь с политзаключенными.
С пятого дня голодовки заключенные больше не подымались с нар. Сберегая силы, они старались
