Как всегда унылая и замкнутая, невестка тревожно посмотрела на Ильзу, на Артура и тихо вздохнула.
— Добрый вечер… — ответила она. Лицо ее осталось таким же озабоченным. Она не протянула Ильзе руки, не расцеловалась с ней, не нашлось у нее и ободряющего слова для Артура. Ильза понимала, что у жены батрака не было никакой причины радоваться их появлению, — они могли принести только новые заботы, стать лишней обузой, сделать ее жизнь, и без того полную лишений, еще тяжелей.
— Далеко ли путь держите? — спросила Ольга, и глаза ее, обращенные к санкам, осторожно ощупали каждый предмет: ясно — они пустились в путь со всеми пожитками. Наверное, опять что-нибудь случилось. Взгляд Ольги подозрительно скользнул по фигуре Ильзы.
— Не знаю, Ольга… — ответила Ильза. — Посмотрим. Хочу поговорить с братом, спросить совета, как быть.
— Яна нет дома, — сказала Ольга. — Хозяин послал вывозить из лесу бревна.
— Вот как… — тихо отозвалась Ильза. Наступило неловкое молчание. Сдержанность и холодность невестки не удивили Ильзу — Ольга всегда была такой, и Яну жить с ней нелегко. Неизвестно, долго ли простояли бы они посреди двора, если бы Артур не заметил большого серого полосатого кота; вынырнув из дровяного сарайчика, он стоял в снегу, сердито помахивая хвостом.
— Киска! — крикнул мальчик и дернул мать за рукав. — Посмотри, мамуся, какая большая киса! Как у нас дома!
— Да, сынок, красивый кот… — отозвалась Ильза и погладила сына по головке. — Только не напугай его — киски боятся незнакомых детей.
— Чего ж мы стоим здесь, — спохватилась наконец Ольга. — Идемте в избу. Ян вернется не так скоро, а вы на ночь глядя все равно никуда не поедете. Придется переночевать у нас.
Ильза вернулась к санкам и подвезла их к дверям. Вещи сложила в сенях, санки прислонила снаружи к стене и вошла с Артуром в избу. Пользуясь случаем, за ними шмыгнул серый кот.
В комнату можно было попасть только через кухоньку, где в плите потрескивали дрова. Ильза повесила пальто на крюк у двери, раздела Артура и, обтерев сапоги, вошла в комнату. Потолок был так низок, что приходилось пригибаться, чтобы не удариться головой о почерневшую балку.
Ольга засветила маленькую керосиновую лампочку, и сразу стала видна вся нищета батрацкой семьи. В углу за печкой стояла старая деревянная кровать, до половины закрытая самодельным коричневым шкафом. У окна — стол, покрытый скатертью из пестрых лоскутков. Два стула, скамья, в углу — зеленый сундук, на стене — полочка с книгами и несколько выцветших фотографий в самодельных рамках, вот и все. Да еще малыш — Айвар; он спрятался в углу за печкой и исподтишка наблюдал за вошедшими. Когда Ильза его заметила, Айвару пришлось покинуть свое убежище и поздороваться за руку с Артуром. Они оба были одного роста и очень походили друг на друга: прямой нос, голубые глаза, только волосы у Айвара были темнее.
Оглядев друг друга, они быстро освоились и ушли в угол за печку, где Айвар хранил игрушки: глиняную уточку-свистульку, сделанный отцом лук и надутый свиной пузырь с горошинами внутри, которого так боялся старый кот. Сначала из угла доносился только приглушенный шепот, затем загрохотал пузырь, засвистела уточка, и ребята разразились веселым смехом. Прислушиваясь к возне детей, несколько повеселела и Ольга. Она вышла в кухню, собрала ужин и пригласила гостей к столу. Поев, дети снова исчезли за печкой, а женщины стали мыть посуду.
— Как же это случилось с тобой? — наконец поинтересовалась Ольга. Она была всего года на два старше Ильзы, но казалась гораздо старше золовки. Маленький, слегка вздернутый нос, сжатые губы выражали упрямство, а карие глаза глядели на мир холодно и равнодушно. Красавицей она не слыла, но и некрасивой ее нельзя было назвать, — просто одна из тех обыкновенных, не бросающихся в глаза женщин, мимо которых люди проходят равнодушно и редко оглядываются. Только один — Ян Лидум — оглянулся, и она стала его женой.
— Случилось так, что надо было уйти, — ответила Ильза. — Хозяин в Стабулниеках стал слишком наглеть… начал приставать. Я не могла больше там оставаться…
— Где же ты думаешь найти честного хозяина? — в голосе Ольги задрожал холодный смешок. — В твоем положении… с ребенком без отца…
— Не знаю… — сказала Ильза, задумчиво глядя в одну точку. — Неужели не найдется на свете ни одного честного человека? Может, Ян что-нибудь посоветует.
— Тебе не следует быть слишком гордой, вот и все, — ответила Ольга. — Кто раз в жизни поскользнулся, тот должен научиться ходить по краешку дороги.
— Разве я так не поступаю? Держусь обочины, и все равно многие стараются затоптать. И, конечно, затоптали бы, если бы я не противилась.
— Ты говоришь так, будто это еще не случилось. Выплеснутую воду не соберешь. А теперь твоя гордость становится только бременем и мешает жить.
— Что ты этим хочешь сказать? — Ильза выпрямилась и пристально посмотрела невестке в глаза.
— Только то, что не надо быть такой привередливо — ответила Ольга.
— Но я ведь ничего не ищу, не привередничаю. Я хочу жить честно и растить своего ребенка.
— Так ты ничего не добьешься. Будешь батрачить и бродяжничать до конца своих дней, — внезапно выпрямилась и Ольга, с нее как бы спали путы равнодушия, сдерживавшие ее. Злой огонек мелькнул в глазах, а голос зазвучал резко: — Ну, посмотри, что здесь? Нищета! Или ты думаешь, что быть женой батрака веселей, чем сделаться любовницей какого-нибудь богатого хозяина? Тогда тебе хоть что-нибудь перепадет в жизни.
— Ольга… ты это всерьез? — спросила Ильза. — Ты жалеешь, что вышла замуж за Яна? Мне всегда казалось, что вы… счастливы… довольны своей жизнью.
— Не про нашу жизнь разговор, а про твою, — возразила Ольга. — Твое положение с моим не равняй. Моя жизнь устроена, в ней все правильно. Я только хотела тебе сказать, как поступила бы на твоем месте, вот и все. Но вижу, что ты это поняла совсем по-иному.
Разговор оборвался и не возобновлялся до самого прихода Яна Лидума.
4
Ян Лидум с другими батраками и крестьянами вывозил из Айзупского леса к железнодорожной станции бревна. От вырубки до станции было километров двенадцать, и больше двух концов за день сделать не удавалось хоть и вставали до зари, а возвращались домой ночью.
Когда Ян в тот день во второй раз появился на вырубке, был уже третий час дня. Для погрузки он выбрал Два основательных сосновых бревна, лежавших по обе стороны проложенного возчиками санного пути. Через несколько минут воз был готов, но Ян Лидум не торопился уезжать. Взяв кол, он пошел к товарищам и добрых полчаса помогал им нагружать сани. Выехав на большак, возчики закурили трубки.
— Ну и силища у тебя — медвежья, — удивлялся сухопарый возчик. — Что мы втроем, то ты один. Я б на твоем месте не батрачил, а пошел в цирк борцом. Думаешь, какому-нибудь Луриху[5] мало платят?
Ян Лидум добродушно улыбнулся. Да, от отца он унаследовал большой рост, силу и могучие руки, в которых была такая железная хватка, что кости трещали, если он за кого-нибудь брался.
— С сильным можно бороться не только в цирке, — ответил Лидум, усмехнувшись, и на мгновение в его голубых глазах сверкнул озорной огонек. — Если бы когда-нибудь удалось положить на обе лопатки всех кулаков и других кровопийц, это было бы куда ценнее, чем победить сотню цирковых борцов. Уж мы-то тогда не дали бы им подняться, пусть лежат до самого страшного суда.
— Они удивительно живучи… — пробормотал средних лет мужчина, Гравелис, новохозяин с другого конца Айзупской волости. — В пятом году ведь некоторых уложили, в восемнадцатом тоже, но что поделаешь с сорняком, — дай только волю, он тебе полезет даже из камней. А те, кто осмелился пойти против них, теперь лежат в могилах. — Лежат не все, — сказал Ян, пристально посмотрев на Гравелиса. —
