добыть.
Айвара назначили заместителем командира батальона, но не в прежнем полку.
— Так будет лучше… — объяснил Ян Лидум сыну. — Обоим служить в одном полку не стоит — на службе семейственность не годится. А теперь расскажи, как выглядит наш лагерь. Все ли там по-старому?
— Ты бы не узнал его, — улыбаясь, ответил Айвар. — Ребята резервного полка сделали там нечто вроде курорта. Прекрасные землянки, светлые, сухие, клуб, цветочные клумбы, подсобное хозяйство с коровами и свиньями… Одним словом, живут хорошо.
— Как тебе понравилась твоя тетка? — спросил Лидум. — Успели хоть сколько-нибудь познакомиться?
— Если бы я знал раньше, что у меня такая славная тетя, давно бы ушел из Ург и стал бы ее вторым сыном. Мы расстались лучшими друзьями. Ты знаешь, что она делает с деньгами, которые ты посылаешь с фронта?
— Думаю, что в чулок не прячет.
— Какой там чулок! Ни одной копейки не тратит на себя. Все деньги по аттестату идут на детей эвакуированных или на танковые колонны и эскадрильи самолетов.
— Тогда придется посылать больше, — засмеялся Лидум.
— Я тоже хочу участвовать в этом. Буду посылать половину жалованья. Куда мне девать деньги? Тетя Ильза найдет им лучшее применение.
— На какую сумму ты подписался на заем?
— На четырехмесячный оклад — как раз столько у меня было на сберкнижке.
— Правильно сделал, Айвар. Самый верный способ сбережения. А книги читаешь? В госпитале у тебя времени было с избытком.
— Прочел «Диалектику природы» Энгельса вторично, на этот раз с карандашом в руках. Что за книга, отец! Какая простота и ясность в каждой строчке, и в то же время такая глубина мысли…
— Конспект сохранил?
— Конечно.
— После покажешь. Хочу узнать, как ты понял прочитанное. Может, некоторое время я еще смогу быть твоим консультантом — как ты думаешь? Ведь и я на своем веку кое-чему учился.
С этого времени Лидум начал заниматься политическим воспитанием Айвара. Фронтовые условия не позволяли им встречаться часто, но они старались пользоваться малейшей возможностью. Айвар сразу убедился в большой разнице между отцом и всеми, кто раньше помогал ему в политическом росте: теоретически они были, может быть, так же сильны, но им не хватало жизненного опыта Яна Лидума и его умения применять теорию на практике. Он умел несколькими яркими, взятыми из окружающей жизни примерами сделать наглядным и до конца ясным любое теоретическое положение. Выяснив, что Айвар в каком-нибудь вопросе «плавает» или какой-нибудь тезис только зазубрил, не уяснив полностью смысла, Лидум останавливался на этом непонятном месте и до тех пор занимался с сыном, пока тот не вникал в суть вопроса.
— Зазубрить что-нибудь проще всего, — говорил он. — На это даже попугай способен. Но нам нужны не попугаи, а люди, которые умеют думать.
В отце Айвар приобрел лучшего воспитателя, какого только можно было пожелать, — строгого, требовательного и любящего.
…Когда Айвар вернулся на фронт, Анна вместе с двумя девушками-снайперами уехала в Москву, чтобы несколько недель провести в Удельной, в доме отдыха Латышской дивизии. Потом Анна на несколько дней заехала в Иваново к Ильзе и привезла с фронта целый альбом фотографий, который и остался у Ильзы. Когда Анна уезжала на фронт, ее походный мешок доверху набили письмами и подарками живших в Иванове латышей.
Ильза работала на фабрике последние месяцы: скоро она должна была уехать в Киров, на курсы партийных и советских работников, — вызов уже пришел.
— Вот видишь, Анныня, что получается, — говорила Ильза, помогая девушке собираться в дорогу. — На старости лет придется еще в школу ходить. Я думала, что хватит молодых, те будут учиться и заменят нас, но, оказывается, стариков тоже не хотят оставлять в покое. Даже и не знаю, что из меня выйдет.
— Выйдет то, что должно выйти: еще один хороший работник для нашей партии, — Анна улыбнулась. — Когда вернемся в Латвию, работы будет очень много. Поэтому и мы на фронте не только воюем, но и учимся.
В дивизии Анна узнала, что Айвар уже здесь, но встретить его ей удалось только после жестоких боев под Нарвой, где латышские стрелки вписали в историю своей дивизии новую славную страницу. В те дни далеко разнеслась боевая слава дивизии латышских стрелков; великолепный лыжный рейд батальона подполковника Рейнберга[31] по тылам противника, взятие деревни Маноково, бессмертный подвиг сержанта Латышской дивизии Серова, сказочный бой Роланда Расиня с целым взводом фашистов, в котором победителем остался отдавший жизнь Родине герой, советский гвардеец, — все это подтверждало, что дивизия с честью носит гвардейское звание.
В этих боях Анна выполнила свое обещание — она уничтожила сотого гитлеровца… В этих же боях чуть не погиб неугомонный Ян Лидум. Он не мог усидеть на наблюдательном пункте командира полка и, бросившись в-, атаку вместе со стрелками, попал под ураганный огонь фашистской артиллерии; разодранная осколками ушанка и полушубок могли засвидетельствовать, как близко была смерть… В тех же боях окончилась короткая светлая жизнь гвардии капитана Юриса Эмкална; его друг, гвардии старший лейтенант Айвар Тауринь, стоя с обнаженной головой у небольшого обелиска, где был похоронен Юрис, поклялся жестоко отомстить врагу.
До Латвии было недалеко. Может, там, у границ Латгалии, уже слышали канонаду советской артиллерии. Муки и вздохи подъяремных народов ветер проносил над полями и лесами, навстречу армии- освободительнице.
«Потерпите еще немножко… — думали советские воины. — Мы подходим, скоро придем — взойдет и для вас, дорогие братья, солнце нового утра свободы!»
4
Удивительно погожим было то лето. Снежно-белые острова облаков отражались в голубых озерах Латгалии. Шумели нивы, приветствуя освободителей, но им некогда было остановиться и слушать скорбную песнь родной земли. Загоревшие, запыленные на латгальских дорогах, спешили они дальше на запад — к Риге, к синему морю, ни на миг не давая передышки врагу. По краям дорог лежали трупы гитлеровцев. Разбитые танки виднелись рядом с застрявшими в трясинах орудиями артиллерийских батарей. Во всех канавах валялись сожженные автомашины и брошенные повозки. На пригорках дымились остатки сгоревших построек, а от горького дыма у бойцов слезились глаза. Развалины взорванных мостов лежали в воде, мешая речкам свободно нестись к Даугаве, а ночью на западном крае небосвода ширилось пурпурное зарево пожаров, вздымаясь к самому небу и принося весть о новых преступлениях врага, которого сейчас по всем дорогам гнали из Советской страны.
— Все еще ему, проклятому, не довольно… — стискивая зубы, говорили латышские стрелки. — Еще не захлебнулся от крови и разрушения…
— Захлебнется, изверг, не тревожьтесь! — отвечали им русские товарищи. — Дадим ему напиться его собственной крови, дойдем до самого Берлина, а если понадобится, то и дальше.
Видимое глазом было ничто в сравнении с тем, что рассказали советским воинам жители освобожденных областей. Люди вначале боялись выходить из лесных чащ, куда спрятались, чтобы враг не угнал их на запад. С ними приходилось разговаривать, как с перепуганными детьми: они долго не хотели верить, что пришедшие — их друзья. А потом завязывались дружеские разговоры, и простые, безыскусственные слова рисовали картину пережитых унижений и ужасов. Во всей Латвии почти не было дома, где враг не убил бы человека. Не было очага, который не был бы ограблен.
