больше, нежели странное поведение Миците накануне вечером.
— Ты у меня, парень, берегись, чтобы я тебя с волчьим паспортом из дому не отправил, — пригрозил Мартын, лично явившись в каморку Янки.
— За что же? — удивился Янка.
— Ну, не притворяйся, не притворяйся, — прошипел Мартын. — Миците все рассказала.
— Да что все-то?
— Ах ты, щенок этакий! Он еще делает вид, что ни «а», ни «бе» не знает. Скажи мне, зачем ты девочку повел в сарай? Чего ты к ней приставал? Закрыть на ключ дверь, погасить лампу, а потом вести такие разговоры! Смотри, как бы я тебе не оторвал уши!
— Я ничего не понимаю…
— Выходит, Миците врет? — Мартын вспылил еще больше. — Посмей только еще приставать к ней! Из жалости я поселил тебя под моей крышей, а у тебя на уме всякие пакости. Я с тебя теперь глаз не спущу. Как только замечу что-нибудь, выгоню вон!
Сказав это, он удалился.
Немного погодя и Анна, встретив Янку, огорченно покачала головой:
— Как тебе не стыдно. Ты ему доверяешь как родному, а он…
Никто больше не хотел разговаривать с Янкой, и весь праздник в корчме царила угрюмая тишина.
Янку душила злоба. Если бы Миците была парнем, он бы поколотил ее, но она была девушкой и могла безнаказанно ходить куда хочет и делать что ей вздумается, защищенная преимуществами своего пола от всяких неприятностей.
Встречаясь с Янкой в присутствии других, она принимала гордый и оскорбленный вид и даже не смотрела в его сторону. Но если вблизи никого не было, она весело и вызывающе усмехалась ему. «Это за то, что ты такой, — казалось, говорила ее озорная улыбка. — Я озорная, и я так поступаю, и ничего ты со мной не сделаешь».
С ней действительно ничего нельзя было поделать. Она женщина, существо, которое берегут и лелеют. Сердиться не имело смысла, поэтому Янка, позлившись некоторое время, перестал расстраиваться и отнесся к происшедшему юмористически. Это просто веселое происшествие, где нет ничего серьезного.
Сразу же после праздников Янка отослал в несколько редакций свой «новый урожай»: по рассказику — в две газеты и несколько стихов в журнал. Если б это напечатали, на небосводе латышской литературы должна была показаться новая звезда, ничуть не бледнее ранее взошедших светил. Следует лишь немного подождать, пока почта и редакторы выполнят свои обязанности. О, как они обрадуются, вскрыв пакеты Янки:
— Смотрите, у нас появился новый талант! Побольше бы таких…
Жирным шрифтом будет напечатано имя автора (псевдоним, конечно), и широкий круг читателей сразу почувствует, что у этого молодого писателя совсем другая хватка, чем у остальных.
А пока Янка опять занимался обычной работой — студил руки в холодной морской воде, обдирал в кровь пальцы, развязывая замерзшие узлы на сетях, и его одежда пропитывалась кисло-соленым запахом рыбы. Но дух его, словно голубь, витал над поверхностью вод, над буднями и всеми житейскими трудностями. Янка жил надеждами и считал дни.
«Теперь мои рукописи уже на столах редакторов. Сейчас их вскроют и прочтут. Сегодня их, наверно, уже набирают. Завтра-послезавтра я найду в газетах что-нибудь приятное».
Ничего он не дождался. Его рассказы не были напечатаны ни через неделю, ни через месяц. И напрасно искал он ответа в отделе редакционных писем. Видимо, его произведения сочли настолько глупыми, что редакторы даже не ответили. Только толстый журнал отозвался на посланные Янкой стихи. Но какой это был ответ! Имели ли они право так ответить молодому таланту: «Оставьте Пегаса в покое. Неужели вы не замечаете, что в ваших стихах есть все, кроме поэзии?»
Его, правда, немножко обескуражил насмешливый тон ответа и молчание остальных редакторов. Но разве это может напугать сильного молодого человека? Ничуть. Если б ему не предстояло в скором времени идти на военную службу, он бы им показал, как пишет Ян Зитар. Только терпение, терпение и настойчивость. Он как-нибудь соберется с духом и сам придет в редакцию — головы ведь не снимут.
Да, военная служба. Было время, когда Янка, как полоумный, мечтал о военном мундире, бежал вместе со стрелками на позиции и всячески добивался чести быть военным. Тогда ему отказали. Теперь, когда он получил право надеть мундир и учиться военным премудростям, он уже не стремился к этому. Война окончилась, а вместе с ней рассеялась и ее мрачная романтика — в мирное время военная служба не представляла собой ничего соблазнительного. Но служить придется.
Накануне отъезда Янка обошел своих родственников, Все давали ему всяческие наставления; один совал туесок масла, другой — носки или пару латов. Эрнест сказал, что и он дал бы что-нибудь, но ничего нет.
— Ты ведь понимаешь. Пиши письма, я стану отвечать.
У Эльзы началась пора сватовства, она была занята — где уж тут интересоваться другими?
— Поезжай и будь счастлив, у меня своя жизнь.
С корчмарем Мартыном он не условился о жалованье, и в последнее время их отношения были довольно натянутыми. Но когда Янка зашел проститься, сердце дяди обмякло, и рука его стала щедрее:
— Вот тебе деньги на дорогу.
Мартын дал ему десять латов — не больше: все равно прокутит по пути в полк. Анна положила в мешочек Янке каравай белого хлеба и целый круг чайной колбасы (Мартын этого не знал). Она даже немного всплакнула.
Вместе с остальными парнями волости, с озорными забавами и песнями, Янка уехал в Ригу. Многих провожали родные; у некоторых к шапке был приколот выращенный в комнате цветок; кое-кого оплакивали загрустившие девушки. Янку не провожал никто, и некому было ждать его возвращения. Свободный и одинокий, он мог уйти и не вернуться, исчезнуть совсем. Разве это плохая жизнь?
В Риге он зашел проведать Миците, но она куда-то ушла, и Янку встретила одна Марта Ремесис. Это было кстати — наконец-то они могли поговорить. Они проболтали несколько часов, и кончилось тем, что Янка узнал адрес Марты и обещал писать ей. При прощании она подарила Янке фотографию.
Потом он вместе с другими парнями шатался по столовым на улице Дзирнаву, съел четыре порции клюквенного киселя с молоком и впервые в жизни напился, несмотря на то, что в тот день все винные лавки были закрыты. Простые деревенские ребята, обычно тихие и стеснительные, шумели на улицах, ссорились с прохожими, некоторые даже осмелились дерзить полицейским. Когда на следующий день они собрались в уездном военном управлении, старый полковник ругал их до хрипоты, затем сказал:
— Вот вы какие, значит? Хорошо, я вам покажу, как напиваться, и безобразничать! Всех отправить в Резекне — там вас научат.
Так он и сделал.
Глава третья
У Эрнеста Зитара вся зима прошла в сплошных хлопотах и трудах. Нелегко было получить в свое владение усадьбу, строения, землю и все права на них, и неизвестно, как бы еще дело обернулось, если бы у Эльзы не появился Кланьгис. Самая опасная соперница на получение отцовского наследства теперь меньше всего претендовала на него. Нужна ли ей запущенная, пришедшая в упадок усадьба Зитаров, когда у Кланьгиса паровая мельница и четыреста пурвиет земли? Она теперь могла разыгрывать из себя великодушную и сказать брату:
— Зачем я стану тебя разорять? Забирай хозяйство и выплати мне мою долю.
Несколько раз ездил Эрнест в волостной суд и в Ригу. Наконец, все было в порядке — усадьба
