— Просто так, господин старший сержант, — испуганно ответил Адата. — Все сделано, а. в казарме скучно.
— Ах вот как, ты мучаешься от скуки? — усмехнулся командир. — Надень боевую форму, возьми винтовку и становись рядом с Зитаром. Будет веселее.
О, какой рев раздался в роте! И как вытянулось у Адаты лицо, когда его поставили под ружье рядом с другими! Они стояли уже давно, и их отпустили раньше, а он один, точно деревянный идол, еще стоял там. В его адрес летели далеко не лестные замечания товарищей.
На следующий вечер роту выстроили перед казармой. Ротный командир принес увольнительные и приступил к осмотру увольняемых.
— Те, кто собирается в увольнение, — три шага вперед! — раздалась команда.
Шестнадцать парией — из каждого взвода по четыре — вышли из строя и встали в отдельный ряд. И Янка тоже. Сапоги у всех блестели как вороново крыло, пуговицы сияли, а ремни были затянуты так туго, что дыхание захватывало. Взволнованно бились сердца молодых солдат: если все пройдет благополучно, сегодня вечером они уедут. Ротный командир, сопровождаемый старшим сержантом, обходил строй, осматривал каждого и проверял, знает ли тот, как держаться вне казармы. Но недаром они всю неделю готовились к этой минуте. Все прошло гладко. Наконец, капитан вынул из кармана увольнительные и стал по одному вызывать солдат к себе. Вызванный должен был по всем правилам устава подойти к командиру роты, отсалютовать, взять свидетельство, поблагодарить и вернуться в строй. Про вчерашнюю стычку с Адатой никто не вспоминал, и Янка уже думал, что командир роты еще ничего не знает. Его вызвали последним. Уже это одно доказывало, что предстоит особый разговор.
— Рядовой Зитар из первого взвода! — вызвал капитан. Но он не добавил: «Получите увольнительное свидетельство». Нет, он прежде всего внимательно осмотрел Янку, затем, подумав немного, взглянул на свидетельство и опять на Янку. — Вы вчера дрались с Адатой?
— Так точно, дрался, господин капитан! — покраснев, ответил Янка.
— Вам тоже выписано увольнительное свидетельство, но его придется разорвать. Старший сержант, отметьте: рядовой Зитар на пять суток без увольнения, начиная с завтрашнего дня, за то, что он в помещении роты затеял драку. Вы, Зитар, будете сидеть все праздники в роте и хорошенько уясните себе, что разрешено и что запрещено солдату.
Все пропало. Огорченный и взволнованный Янка вернулся в строй. Он не знал, на кого сердиться за эту неудачу: на Адату, на старшего сержанта или на командира роты. Больше всего он досадовал на самого себя: не умел сдержаться, все испортил. Пробудилось отчаянное упрямство: нет справедливости на свете, не буду дальше учиться — пусть выгоняют из инструкторской роты. Уеду без разрешения.
Но у ротного командира было еще что-то на уме. С хмурой усмешкой прохаживался он перед строем, продолжая держать в руке увольнительное свидетельство Янки.
— По нашей роте было намечено к увольнению шестнадцать человек, — наконец сказал он. — В связи с тем, что Зитар не едет, одно место остается свободным.
У всех загорелись глаза: еще один человек мог уехать домой. Адата тоже заволновался: может быть, я? Он сегодня был так популярен, из-за него наказали драчуна. Кажется, капитан имеет в виду его, вон как приветливо и поощряюще смотрит он в его сторону.
— Адата! — действительно позвал капитан. Он вышел из строя:
— Да, господин капитан!
«Неужели командир роты в самом деле отдаст мое свидетельство этому скоту?» — думал Янка. Все можно было стерпеть, только не такой явный вызов. В груди Янки закипал бурный протест, ему хотелось кричать.
— Ну, рядовой Адата, — произнес капитан, — может быть, вы хотите отправиться?
— Так точно, хочу, господин капитан! — обрадованный солдат вытянулся в струнку.
По строю тихо пробежал ропот удивления.
— Хорошо, Адата, вы можете поехать сегодня вечером.
— Спасибо, господин капитан! — крикнул Адата так громко, словно его резали.
И это унижение Янке пришлось перенести молча.
…Все праздники Явка провел в казарме. Он ни с кем не разговаривал, не изучал устав и ничем не интересовался. Кроме того, он твердо решил больше никогда не ходить в увольнение, даже если ему это будут предлагать. Со временем самая большая горечь этого дня прошла, но совершенно забыть об этом он никогда не мог. Никто не знал, как много потерял он, когда командир роты разорвал его увольнительное свидетельство. Сам он узнал об этом довольно скоро — сразу же после Иванова дня.
Марта Ремесис прислала Янке странное письмо.
«Милый друг Ян Зитар! — писала она. — Сегодня я пишу тебе в последний раз. Ты меня очень огорчил. Чем — ты сам должен знать. Но чтобы все было ясно, я тебе скажу. У нас сейчас конфирмовали юношей и девушек, в том числе и меня. Я тебе об этом еще раньше писала и просила, чтобы ты приехал на конфирмацию. Было много гостей, и я получила целую гору цветов. Не было только тебя. Я знаю — ты мог бы приехать и не приехал. Почему? Только потому, что тебе безразлично, что здесь происходит и что делаю я. А если это так, нам нет смысла затруднять друг друга письмами. У меня сейчас каникулы, и я нахожусь дома. Здесь много дачников, и о скуке говорить не приходится. Думаю, что и у тебя нет недостатка в развлечениях, иначе ты приехал бы когда-нибудь навестить меня. Твоя сестра, теперешняя госпожа Кланьгис, интересовалась тобой и взяла адрес. Вероятно, ей можно было его дать? На этом кончаю. Ответа не жду.
— Интересные дела! — подосадовал Янка. — Оправдывайся теперь в несовершенных проступках. Она лучше меня знает, что я могу и чего не могу.
Он решил не отвечать Марте. Заносчивая, капризная девчонка!.. Но я тоже не шут какой-нибудь. Я никогда не стану навязываться.
Вскоре после этого он получил первое письмо Эльзы.
«Здравствуй, брат! В первых строках моего письма хочу сообщить тебе, что я жива и здорова, чего и тебе от всего сердца желаю. Я живу хорошо, нахожусь в Кланьгях и стала их хозяйкой. Что ты поделываешь и как проходит твоя военная служба? Не нужны ли тебе деньги? У нас, правда, большие расходы, перестраиваем квартиру и собираемся покупать новую мебель, но, если тебе не хватает казенного пайка, напиши. Ты, наверное, знаешь, что Карл женился (на той самой Сармите) и теперь на Болотном острове заводит хозяйство. Им живется довольно туго. Но что поделаешь, я тоже не могу всем помогать. И Карл всегда был таким гордым. Он не умеет просить, а ведь мой муж мог бы одолжить ему немного денег. Будь здоров и пиши.
Она даже забыла вложить марку для ответа.
С жестоким наслаждением написал Янка ответ.
«Здравствуй, сестра! Твое письмо получил. Благодарю за то, что поинтересовалась мною, и за предложенную помощь. Я полагаю, что если у вас в Кланьгях такие большие расходы, то не следует затруднять себя лишними тратами. Мне тоже живется довольно хорошо. Нахожусь на хорошей должности, на всем готовом и получаю сравнительно неплохое жалованье — шесть латов в месяц. К осени предвидится повышение по службе, тогда жалованье будет еще больше. К казенным щам и черному хлебу привык. В первые месяцы было тяжелей и лишняя копейка пригодилась бы на почтовую бумагу, марки и ваксу; кроме того, мне очень хотелось купить новый ремень (стоит шесть латов), но потом посчастливилось купить подержанный, так что теперь у меня есть чем подпоясаться. В долги залезать не желаю. Если есть пища, что еще человеку надо? По праздникам нам дают белый хлеб, а по воскресеньям клецки и рисовую кашу. Если б ты знала, какая она вкусная! Я прибавил в весе и живу в казарме, как кот. Здесь много молодых
