спокойствие вмиг улетучилось. Вот оно — такое неожиданное и все же долгожданное! Снова ожила мечта о несбыточном, притихшая, затаившаяся в сердце. Печальный тон письма вызвал в девушке чувство невыносимой грусти, бесконечной жалости. Как тяжело ему живется на родине! До какого же он дошел отчаяния, если решился на такие откровенные строчки, заговорил словами, которые раньше осмеливался произносить лишь шепотом… Он ничего не забыл, все время думал только о ней, тосковал, мучился… И ведь это уже не сон, не безумная мечта: она ему нужна, он ее ждет, будущее манит тысячами прекрасных обещаний.
«Я должна поехать к нему, чем бы это ни кончилось… Обязательно поеду».
С этой минуты Марта стала сама не своя. У нее не нашлось ни одного ласкового взгляда для робкого парня с соседнего хутора. Она больше не замечала его, хотя вечером, после работы, Ян Илмат неотступно, как тень, бродил за ней, с молчаливым упорством ожидая от нее приветливого слова. Ах, она ведь знала его мысли, но что поделать, если иные чувства завладели ее сердцем.
На следующий день, когда в Калнбирзах снова стало тихо и безлюдно, Марта объявила родителям, что ей хочется съездить на недельку в Ригу, кое-что купить. Отец, правда, удивился внезапному ее решению, но возражать не стал.
— Ну, поезжай, если хочется. Дела покамест терпят.
Мать тоже не нашла в этом ничего особенного:
— Достаточно она насиделась в этой глуши. Молоденькая, хочется немного проветриться…
Марта не стала медлить и, как только представилась возможность, собралась в дорогу. Перед этим она сообщила Оскару о дне приезда. Письмо она адресовала, как ей было указано, на почтовую контору, предъявителю лотерейного билета.
В день отъезда Марта встретила на станции Яна Илмата.
— Смотри не убеги от нас совсем, — пошутил он. — Меня с собой возьмешь?
— В следующий раз, — ответила она шуткой на шутку. — Если уж я кого возьму с собой, так только тебя.
6
Радостное волнение царило в доме старого Клявы: пришло письмо от Роберта, из которого явствовало, что в будущую пятницу он приезжает в гости, — а что еще могло доставить столько удовольствия обоим старикам? С тех пор как дела у Роберта поправились, он снова приобрел благорасположение родителей. Да и как же иначе, если он и деньжат присылал им время от времени и без подарков никогда не являлся!
В пятницу утром Клява послал в местечко работника на лошади, чтобы встретить Роберта. Он бы поехал сам, да, кроме него, некому было позаботиться о свежей рыбе к обеду, как об этом просил Роберт, а женщины — разве они знают в этом толк? Артель, в которой участвовал Клява, притоняла невод с самого утра, и, как всегда бывает осенью, тайменей попалось больше, чем остального добра. Клява принес двенадцатифунтовую мачку, округлую от икры, и несколько штук сырти.
— Думаю, что хватит, — сказал он, выкладывая на стол рыбу.
— Что ты, что ты, да они разве с голоду помирают! — вскрикнула Клявиене. — Им ведь только так, полакомиться!
— Смотрите, чтобы не пережарилась, как в прошлый раз!..
— Ты еще будешь учить, как рыбу жарить?
— Вы сами-то ни до чего не додумаетесь.
Мать попросила Лидию убрать комнатку Роберта, в которой надо было поместить обоих гостей. Лидия все утро провела в доме родителей — вымыла окна, смахнула пыль и паутину, застелила кровати чистым бельем. Пока женщины суетились по хозяйству, старый Клява все время мешал им. Он и не пытался помочь, а только всюду совал нос и давал советы.
Наконец Клявиене не выдержала:
— Лучше бы наколол дров или воды принес. Мы и убери все и приготовь, а когда приедет Роберт, то он будет принимать на готовенькое.
— Да ведь мне он всегда был дороже, чем тебе!.. Пусть-ка кто-нибудь столько сделает для сына, сколько я сделал для Роберта! Я полагаю, он это и сам понимает.
— Ну да, как же, — отрезала задетая за живое Клявиене, — ты только один о нем заботился. А другие что — вроде лютых псов были?
— Чего ты на стенку полезла?! Я последние штаны готов был снять с себя, лишь бы он получил образование, вышел в люди. Сама теперь видишь, что я не ошибся… Ни у одного рыбака нет такого сына.
— Лучше бы болтал поменьше. До чего хвастливый старик, глядеть на тебя тошно. Было время, когда ты вел совсем иные речи. Когда Оскар начал разживаться, ты о Роберте почти заботиться перестал. Пусть мальчишка живет как знает — есть у него там, в Риге, кусок хлеба, нет ли — тебя это нисколечко не беспокоило. Матери, словно воровке какой, тайком приходилось помогать ему. А теперь, где бы ни показался сын, старик тут как тут, уж не знает, как и похвалиться своей любовью. Думаешь, Роберту очень это приятно, когда ты пристаешь к нему?
— С чего это ему будет со мной неприятно? Мы разговариваем о важных делах, как подобает мужчинам. А того ты не понимаешь, что Роберту надоело твое вечное лизанье! «Сыночек, что с тобой? Роберт, деточка, не захворал ли ты, не болит ли у тебя горлышко? На, обвяжи шейку шарфиком, одевайся потеплее…» — передразнивал ее Клява. — Разве такое сюсюканье не опротивеет?
— Это-то еще можно стерпеть, а вот когда ты напьешься, да начнешь лезть со своей вонючей мордой да брызгать на него слюной, так прямо с души воротит.
— Никогда еще не замечал, чтобы я ему опротивел! — раздраженно крикнул Клява.
— Приходится терпеть, ничего не поделаешь, когда старикашка не понимает.
Лидия готова была расхохотаться, слушая этот нелепый спор. Старики перешли уже на ругань, и она начала тревожно посматривать на посудную полку — как бы отец опять не выкинул старый номер: разъярившись, он иногда бил посуду. Так и есть, первые признаки надвигавшейся грозы были уже налицо. Клява поднялся со скамьи и начал нервно расхаживать из одного угла в другой. Но ругань не прекращалась. Тогда Клява, проходя мимо стола, на котором стояла с самого краю глиняная кружка, будто невзначай смахнул ее на пол. Она с треском разлетелась на осколки.
— Опять, образина, за посуду принялся! — закричала Клявиене.
Этого он только и ждал. Былая удаль проснулась с прежней силой. Клява подскочил к полке, схватил тарелку и трахнул ее об пол так, что черепки разлетелись по всем углам. Конечно, Клявиене опрометью кинулась спасать свое добро. Любящий отец, оскорбленный в своих лучших чувствах, теперь уже отступать не мог — мужское самолюбие требовало, чтобы он доказал, кто здесь господин и хозяин. То по одной, то по нескольку штук разом хватал он тарелки, кружки, стаканы и блюдца и яростно бросал на пол. Когда на полках ничего подходящего не осталось, он пихнул ногой ведро с водой и опрокинул кадку с помоями. Клявиене стояла рядом с мужем и кричала пронзительным голосом:
— Погляди, погляди, дочка, какой умный у тебя отец! Боже ты мой, и где только такой скот уродился!
Кухня напоминала настоящий ад: везде валялись осколки посуды; помои лужей разлились по всему полу; подгоревшая на сковородке рыба невыносимо чадила; визгливые крики женщины и рычание разъяренного старика раздавались все громче. А тут еще из плиты выпала тлеющая головешка, дым немилосердно ел глаза, и всем поминутно приходилось вытирать слезы… И все-таки причиной этого переполоха была любовь. Да, странно проявляется иногда это чувство!
Лидия выбежала во двор, в то время как родители, стоя над грудой черепков, продолжали обвинять друг друга в учиненном разгроме. Рыба продолжала пригорать на раскаленной сковороде, головешка дымила, а в соседних дворах люди обменивались понимающими взглядами. Это могло продолжаться, пожалуй, до самого вечера, если бы в кухню не вбежала запыхавшаяся Лидия:
