– Матвей, постой, да погоди ты, нельзя же так! – Аня догнала его и заставила повернуться к себе. – Ты не имеешь права… Ну почему я все должна решать одна?! Почему ты не хочешь уступить? Предположим, я перееду к тебе – чем буду заниматься? Домохозяйкой я быть не могу. Наш брак постепенно выльется в тихую ненависть друг к другу. А я хочу любить тебя вечно! Уедем в Москву, будем жить все вместе – я, ты и мальчики, у нас будет большая квартира, места всем хватит. Разве я прошу тебя бросить авиацию? Нет, но ведь есть идеальный выход. Вот представь на миг, что ты командир огромного авиалайнера. – Аня воодушевилась. – Это не маленький, маневренный самолет, а тяжеленная машина, которая слушается только тебя. Порой я вижу все как наяву, слышу, как ревут реактивные двигатели, самолет замирает и дрожит в напряжении на исполнительном старте, затем мощным рывком устремляется вперед. Ты тянешь штурвал на себя, и серебристая громадина плавно начинает набирать высоту. Я всегда с благоговением наблюдаю в аэропорту, как взлетают воздушные лайнеры. В них есть особенное величие, одушевленная красота сильной и гордой птицы. А какая панорама открывается пилотам из кабины – экзотические страны, величайшие горные хребты, слепящие синью океаны…
Анна ходила перед Матвеем, с увлечением размахивая руками. Он следил за ней с улыбкой, как за ребенком, которому надо позволить выговориться.
– Ты-то откуда знаешь, что видно из кабины? – Матвей перехватил Аню и поцеловал.
– Видела по телевизору, остальное подсказало воображение. А землю с высоты и облака вблизи ты сам мне показывал, лебедь мой белокрылый.
– Странно истребителя сравнивать с лебедем. Логичнее было бы назвать коршуном, ястребом, беркутом…
– Чужих – да, но не своих, родных. У нас «Стрижи», «Русские витязи», «Небесные гусары» – названия поэтические.
– А вот и не угадала, есть «Беркуты» – вертолетная группа.
– Хорошо, сдаюсь. Тебе лучше знать. Я скоро уеду, а ты думай над тем, что я сказала. Не говори сразу «нет». – Она приложила пальцы к его губам. – Будь осторожен, береги себя и помни не только о Сереже, но и обо мне.
– Как бы не так, я не мазохист.
– Хочешь вычеркнуть меня из памяти?
– И не утопист…
– Могу дать тебе исчерпывающую характеристику: ты упертый вояка и крылатый сорвиголова – так устраивает?
– Тоже вполне поэтично. Как это у вас, женщин, все складно выходит?
– В вас, военных летчиках, есть необычное сочетание поэзии и жесткости. Достаточно было послушать вчера Нагатина. Мне трудно понять психологию военного. – Она заколебалась, бросая на него несмелые взгляды. – А что, если тебе придется нажать на гашетку не в учебных условиях, а в реальных?
Он медлил с ответом, очевидно подыскивая слова, чтобы ответить помягче.
– Анечка, не буду долго и высокопарно распространяться, пойми одно: юноша, поступающий в военное училище, отлично представляет, на что идет, и поступает он с полным сознанием того, что будет
– Матвей, – окликнул Сережа. Он только поднялся с постели, побродил по дому и, не обнаружив ни одной живой души, догадался выглянуть на улицу. Юноша был бледен, под глазами темные круги. Накануне пришел поздно, ни с кем не разговаривал, но Аня, ложась спать, слышала, как он плакал в подушку.
– Иду, иду, зайди в дом, простудишься, – заторопился Матвей.
Аня пошла за ним, но безотчетно оглянулась, как нередко случается со многими – чей-то взгляд или присутствие вдруг заставляет обернуться. Она увидела Татьяну, которая деловито вышагивала по направлению к дому. Аня остановилась, затем повернула Татьяне навстречу, вышла за калитку и встала у незваной гостьи на пути.
– Что-то я в толк не возьму, по какому поводу ты к нам зачастила, – холодно произнесла Аня. – Вчера долгонько засиделась. Ты излишнее рвение не проявляй, как-нибудь без тебя обойдемся.
Татьяна стояла перед ней, приоткрыв рот, сдерживая дыхание после быстрой ходьбы; белый пар слетал с ее полных губ, высокая грудь бурно вздымалась под распахнутой шубкой.
– Ты, может, и обойдешься, – возразила она, дерзко сверкнув глазами, – а Матвею моя забота необходима. Он меня не отвергает, а ты чего не в свое дело суешься?
У Ани вдруг непроизвольно подогнулись колени, и она схватилась рукой за ограду:
– Ты… ты что болтаешь… как это не отвергает? Что ты несешь, подлая?..
– Крепче держись, не упади, – яростно надвинулась на нее Татьяна. – Что, поплохело тебе? Ты хвостом вильнешь и уедешь, развлекаловку себе здесь устроила, мало тебе в Москве фирмачей да олигархов, мать их!.. Везде успеваешь, там добра хапнуть, здесь настоящего мужика спробовать, чем не жизнь? Любая позавидует. А поухаживать за этим мужиком слабо? Он ходить не мог, а ты его преспокойно бросила. Как же, мы ведь такие занятые, да такие утонченные, возвышенные, прямо унесенные до ветру!.. Дура ты стоеросовая! Мужик – он и есть мужик, ему женская ласка нужна, а уж я умею приголубить со всей душой, не в пример тебе, столичная финтифлюшка!
– Замолчи, – прошептала Аня, – ты все врешь… Ты это нарочно…
Татьяна ядовито расхохоталась:
– Спроси у него… Да вот он идет. Сейчас посмотрим, сможет он солгать мне в глаза.
– Что здесь происходит? – с тревогой спросил Матвей. – Услышал, что кричат на улице… Таня, иди домой, немедленно, забыла, где находишься?!
– За нее заступаешься?! Да ей на тебя плевать!.. Матвеюшка, сахарный мой, – вдруг сменила она гневный тон на просительный и обвила его шею руками, – скажи ей, пусть больше не приезжает. Разве нам плохо вдвоем? Я к тебе жить приду, только позови, я тебя любить, беречь буду, а ей ты не нужен, неужто сам не видишь?
Анна смогла только перевести застывшие зрачки на Матвея, горло у нее перехватило – звука не выдавить. Она увидела, как затвердело его лицо, суровые морщинки обозначились между бровями и сжались губы. Он разомкнул Татьянины руки и отстранил ее от себя, а дальше Аня не стала смотреть, повернулась к ним спиной и пошла к крыльцу – споткнулась два раза о ступеньки.
– Что там за свара? – надтреснутым голосом окликнул Сережа из кухни и, не получив ответа, вышел в коридор.
Анна механически подняла на него одичалые глаза и нетвердыми шагами прошла мимо в отведенную ей комнату.
– Аня, а ну, стой… что еще стряслось? Аня, Ань! Посмотри-ка на меня! Тебя, что ли, Танька обидела? Да?!. Ну точно!.. – Он шумно задышал носом и сжал кулаки. – Ах ты, дрянь! Сейчас я ей, шпендре паршивой, ручонки пообломаю. – Он выскочил в одной рубашке и тапочках на мороз и побежал к калитке. – А ну, пошла отсюда вон! – закричал он с неоправданным исступлением. – Вон, я сказал! Дрянь! Дрянь!.. У нас несчастье, а тебе все неймется?! На хрена ты приперлась? Зуд у тебя, тварь поганая?! Убью-у-у!.. – Дальше совсем неразборчиво: по-видимому, с юношей случилась настоящая истерика.
Матвей схватил брата, тот трясся и рвался, как безумный, было очевидно, что горе его выплеснулось в столь неприглядной форме.
Матвей махнул рукой Татьяне; та уже торопливо уходила, скользила плоскими подошвами сапог по укатанному снегу, испуганно оглядываясь. Из домов напротив вышли соседи посмотреть, что за шум у калитки Иртеньевых.
– И чтоб забыла сюда дорогу! Попробуй сунься еще!.. Паршивая дрянь!.. – неслось ей вслед.
Матвей потащил брата к дому, почти понес. Аня, совершенно раздавленная, стояла на крыльце, не в силах стряхнуть оцепенение. Матвей протолкнул Сережу в прихожую, рывком задернул туда же Анну и захлопнул дверь.
– Так, дурдом прекратить! Сережа, успокойся. Тихо, тихо, – повторял он, волоча парня к дивану. – Ложись-ка, вот так, тебе надо еще поспать. Лег поздно, встал рано – нервы и не выдержали.
Говоря это, он укутывал дрожащего юношу пледом; у Сергея стучали зубы. Аня принесла шерстяное
