– Рано еще. Зайду, когда придет мой черед. Сейчас могу помешать, растревожить гнездо раньше времени. Иди, Максим, закрой окно, задерни шторы и включи электричество. Возьми платок, у тебя слезы текут.
Максим практически на ощупь добрался до окна, задернул плотные занавеси; в полумраке зрение начало восстанавливаться. Он включил бра рядом с пианино; лампочка горела тускло, но в достаточной мере освещала ноты на пюпитре и клавиатуру.
Максим приступил к своему тяжелому занятию. Как и накануне, каждый звук терзал ему нервы, временами он скрипел зубами, когда душевная боль переходила в физическую. И все же звуки слагались в аккорды, в неожиданную, но уже слышимую музыкальную тему, в оригинальную мелодию, самобытную, чем-то запредельную и потому невероятно притягательную. Максим вошел в состояние творческого подъема, он чувствовал, что рождается невиданное по своей значительности произведение, когда звуки ада, гибели и разложения вопреки логике, законам мироздания и воле тех, кто эти звуки породил, начинают звучать в гармонии с созидательными силами природы.
Стало еще холоднее, чем в прошлый раз, однако Максим, наученный первым опытом, захватил свитер. Он не хотел прерывать работу, но отвлечься пришлось, чтобы натянуть свитер на себя.
И тогда он почувствовал, что в комнате кто-то есть. Дверь не открывалась, иначе он услышал бы противное скрежетание петель, значит, никто не входил, но Максим спиной ощущал чье-то присутствие. Он медленно повернулся на стуле и оторопел.
Перед ним стояла Лиза, но совершенно не похожая на ту, что приходила по вечерам. Сейчас она выглядела девушкой высшего света, только что побывавшей в салоне красоты. Ее кожа сияла белизной и здоровьем, от синяков не осталось следа, блестящие волосы спадали на плечи крупными локонами, словно их искусно завили, губы и щеки алели, брови и ресницы лоснились как дорогой черный мех, и глаза с большими карими зрачками казались черными в полумраке. На ней был длинный бледно-серый хитон, надетый на голое тело, полупрозрачный, позволявший видеть груди совершенной формы и волнующие очертания талии и бедер, остальное угадывалось, неясно вырисовывалось в складках воздушной ткани. Эта неясность делала фигуру девушки невероятно соблазнительной.
– Лиза? Зачем ты здесь? – растерянно пробормотал Максим.
Она подошла, изящно ступая маленькими босыми ступнями, и опустилась на пол у его колена.
– Ты устал, я вижу, нельзя столько играть, даже великому пианисту. – Она скользнула узкой ладонью в рукав его свитера. – Какие у тебя красивые руки. Пальцы длинные и чуткие. Я слышала, как ты играешь. Видела тебя по телевизору…
Она говорила Максиму какие-то преувеличенные комплименты, при этом гладила его руки, прижималась тугой грудью к его ноге, вскидывала шелковые ресницы и смотрела снизу влажными глазами, невинными и искренними, а он смотрел на нее глазами Ярика, и Василия, и любого другого мужчины, оказавшегося наедине с обольстительной, практически обнаженной женщиной. Ее красота больше не казалась агрессивной, напротив, одухотворенной, исполненной тихой прелести и кротости.
Он не заметил, как она оказалась у него на коленях, его сознание было занято осязанием, обонянием, глаза превратились в увеличительные розовые стекла, руки скользили вдоль знакомых, всегда притягательных для него изгибов женского тела, а эта девушка была пленительна, как никто. Теплая, душистая, податливая, она льнула к нему, гладила и целовала его с нежностью глубоко любящей женщины.
– Пойдем на диван, – шепнула она и легонько укусила его за мочку уха.
Он потянулся за ней, как теленок на веревочке, уставившись на округлости упругих ягодиц; несмотря на холод, содрал с себя свитер и продолжал лихорадочно сдирать все остальное, уже дрожа от нетерпения. Не владея собой, схватил девушку, разорвал на ней легкую ткань и повалил на диван.
Ему казалось, что она отдается ему самозабвенно, сладострастно стонет, вскрикивает от блаженства, бурно отвечает его желанию, но он не мог видеть, как рука ее, будто свесившись в чувственной истоме, извлекла из-под дивана длинный кинжал – все из тех же старинных вещей неугомонного графа, снабдившего недоброй аурой все, к чему он прикасался.
В тот момент, когда она отвела руку, намереваясь ударить любовника в бок, дверь резко распахнулась и ворвался Михалыч. Притворщица перестаралась, слишком громко изображала блаженство – вероятно, была уверена, что стоны и крики, и без нее наполнявшие комнату ежесекундно, не вызовут подозрений у стража за дверью.
Она еще попыталась ударить Максима кинжалом, довести злодейский замысел до конца, но пальцы ее против воли разжались, кинжал со стуком упал на паркет, а рука повисла как плеть.
Михалыч бесцеремонно обхватил поперек туловища увлеченного любовника и стащил на пол. Девушка завизжала, вскочила, пытаясь как-то прикрыться разорванным хитоном, что ей плохо удавалось одной рукой – вторая была парализована. Максим вообще находился в невменяемом состоянии, он готов был Михалыча убить. Никогда еще в его личную жизнь не вторгались столь грубо.
– Глупец, она хотела тебя зарезать! – Михалыч потащил молодого человека к выходу и вытолкал за дверь, вслед полетела одежда Максима, потом спаситель торопливо захлопнул дверь и сунул ему в руки кинжал. – Вот полюбуйся. Еще секунда, и реквием пришлось бы исполнять на твоих похоронах.
– Не верю, там не было кинжала, где ты его взял? – Максим был вне себя, но все же растерялся при виде сверкающего клинка.
– Одевайся, гладиатор. Воистину ты лишился разума и инстинкта самосохранения, как тетерев на току. Моя вина, что я не предусмотрел такой опасности.
– Ты испугал девушку, изверг! – Максим натянул на себя кое-как одежду и, оттолкнув Михалыча, вбежал в комнату. Она была пуста. – Лиза!.. Где она?.. Лиза, не прячься. Иди ко мне. Тебя никто не обидит!
– Негде ей прятаться, – сказал, стоя за порогом, Михалыч. – Не будь простаком, Максим. Ты попался на древнюю как мир приманку. Успокойся, забирай тетрадь, и пойдем отсюда.
Максим все-таки заглянул под диван и за шторы, там никого не было, защелки окон никто не открывал, – больше действительно спрятаться было негде.
Во второй половине дня Максима стало знобить, поднялась температура. Ярик потребовал вызвать бригаду скорой помощи, но Сила Михалыч заверил, что у Максима нет простуды или какой-либо инфекции. Всему виной было нервное перенапряжение.
– Отдохнет, выспится, завтра все пройдет.
– Если так будет продолжаться, я увезу его отсюда силой, – кипятился Ярослав. – Искалечишь мне парня. Ты вообще в курсе, что он трижды лауреат, пианист с мировым именем и вообще гений?
– Я рад, что вы его любите, Ярослав.
– Ты его зомбировал, сознайся. И почему он сегодня как потерянный?
– Лиза хотела его убить. Вот этим кинжалом, взгляните.
Ярик потрогал пальцем острый кончик клинка и поднял глаза на небо за окном.
– Неужели Макс ей нравится больше, чем я? – задумчиво произнес он.
– Да-а! Ну и дурдом, – сказал Михалыч. – Не торопись с выводами, браток, посмотрим еще, как она обойдется с Василием. Если, к примеру, проломит ему череп топором, стало быть, любит больше всех.
А если серьезно, то послушайтесь моего совета, ухажеры. Лиза сейчас – ведьма. Очарование ее бесовское, поэтому вы все на ней помешались. Она – оружие в руках врага, а вы отключили, как всегда, мозги и ведетесь другим местом.
Максим поднял голову с подушки и позвал слабым голосом:
– Михалыч, поди сюда. Ярик, оставь нас, будь другом, мне надо с Михалычем поговорить наедине.
– Дожил! Уже от меня секреты, – обиделся Ярослав, но спорить не стал, вышел за дверь.
– Михалыч, ты все знаешь, – с горячечной требовательностью заговорил Максим, – откуда она приходит и куда исчезает? Я должен ее найти!
– Максим, ты одурманен, эта любовь – колдовская. Порча, а не любовь, поверь, я знаю, что говорю.
– Я не мальчишка и кое-что соображаю не только в музыке. Сознайся, как ты отличил ее голос от остальных? Ведь что-то тебя насторожило?
– У меня тонкий слух, – ответил собеседник уклончиво.
– Увиливаешь, пытаешься выставить меня простофилей, которого с легкостью окрутила коварная
