без хвоста и не черт вовсе, а так, инвалид детства, меня из свиты сразу прогонят, а ведь на редкость удачно устроился.
– Да ты болтун, как я погляжу, и хитрюга с детства.
– Я лучший ученик! – с гордостью заявил чертяка.
– Плохо, – покачал головой Михалыч, – лучших учеников-чертей я совершенно не переношу.
– По правде сказать, я сильно прихвастнул, – тотчас потупил плутовские глазки посланец. – Не далее как вчера старшие выпороли меня за то, что я нюхал цветы в саду.
– А что же, нельзя?
– Рвать можно, а нюхать нельзя, – тоном зубрилы поведал чертенок. – Цветы пробуждают добрые чувства. Музыку тоже слушать нельзя и еще эти… – Он запнулся и с большим усилием произнес: – Вз… возвышенные стихи. А еще они сердятся, что я люблю мыться, – совсем уже опечалился мошенник и поглядел так, что у любого от жалости содрогнулось бы сердце.
– Ты мне здесь глазки не строй! – строго сказал Михалыч, пряча улыбку. – Знаю я вас, чертей. – Маленький пройдоха развлекал его: он, по всем признакам, был щеголем, его черная шкурка лоснилась, кисточки на хвосте и лапах были аккуратно расчесаны и взбиты. – Так зачем тебя прислал Себ?
Печальная мордаха тотчас приняла льстивое выражение.
– Господин велел передать тебе, светлейший, что некий вор, преступную жену коего ты уличил, подослал сюда убийц… как их… – киллеров, чтобы они покончили с тобой, а заодно и с твоими друзьями. Тебе, естественно, они причинить вреда не смогут, но музыканта пристрелят за милую душу.
– Надо же! С чего это твой господин так расщедрился, что предупреждает меня об опасности? Что он еще сказал?
Чертенок приосанился:
– Господин велел передать, что поединок с тобой для него дело чести, поэтому он не потерпит вмешательства третьих лиц в сложившуюся ситуацию.
– Передай своему господину: я очень рад, что он не забыл слово «честь». И последнее: зачем он предупреждает меня о том, что я и сам узнаю?
Чертенок надулся важностью:
– Он сказал, чтобы ты не вмешивался, это по нашему ведомству.
– Как зовут тебя, маленький негодяй?
– Зет, к вашим услугам, – шаркнул ножкой черт.
– Хорошо, ступай, Зет. Отчитайся перед господином и скажи, что отлично выполнил поручение.
– Можно так и передать? – совсем по-ребячьи обрадовался тот.
– Слово в слово, – серьезно подтвердил Михалыч.
Сорванец подпрыгнул, скрутился винтом и исчез.
– А «до свидания» где? – крикнул вслед Михалыч.
Вошел Максим.
– Ты с кем разговариваешь? – удивился он.
– Был тут один шкет, да вовремя удрал. Так мы идем завтракать?
За день больше ничего не случилось. Обстановка в усадьбе была спокойная, ночные разбойники до времени поутихли. После вечернего чая мужчины пошли, по настоянию Михалыча, к пруду. Максим, как обычно, вымотался в процессе изнурительного сочинительства. Заботливый опекун устранил последствия ночной травмы, но, по его убеждению, общее состояние Максима требовало длительного пребывания на воздухе.
Солнце еще блестело за лесом рубиновым краешком диска, золотые и багровые облака сгрудились над ним, наперебой подставляя бока последним лучам уходящего светила. Воздух был неподвижен, но свеж, прозрачную тишину нарушало едва слышное журчание источника.
Мужчины расположились в беседке, чтобы послушать окончание рассказа Веренского:
– Как я уже говорил, Себ ждал, что я принесу книгу вечером следующего дня. Но я решил схитрить и остаться при своих новых способностях и при книге. Мне хотелось ее тщательнее изучить. Вдруг в ней содержались еще какие-нибудь ценные сведения. Я оправдывал себя: о том, чтобы передать кому-то книгу, в ней не было сказано ни слова, а она, по сути своей, являлась завещанием.
Кроме того, я понимал, что открыл дверь в потусторонний мир, пробил опасную брешь, которая будет расширяться, постепенно стирать грань между несовместимыми реальностями. Да и с какой стати я должен был держать слово, данное какому-то исчадию ада, ведь я не знал достоверно, кто такой Себ. В любом случае если Себ тот, за кого себя выдает, то его необходимо изолировать, а играть в честность с посланцем преисподней просто смешно.
Взвесив все за и против, я пришел к выводу, что врата надо немедленно закрыть, а книгу не отдавать. Я наивно полагал, что, закрыв врата, отрежу путь Себу в наш мир.
Я отправился в особняк днем, предполагая, что силы зла менее активны в дневное время, – и не ошибся. Мне удалось исполнить вторую магическую пьесу, так же как и первую, по памяти. То, что музыка сработала, я понял сразу по тому, как в комнате потеплело и исчезли побеги плесени с потолка.
Я вздохнул свободно и отправился навстречу славе. Последующие годы я уверенно взбирался по ступеням исполнительской карьеры. Весь мир рукоплескал мне, деньги текли рекой, я выкупил имение и перевез в него мою семью. Мама, к несчастью, быстро умерла, не успела вкусить всех преимуществ богатой жизни, зато Лиза росла в роскоши и довольстве. Ее мы, естественно, тоже отдали учиться игре на фортепиано, просто для общего развития, так же как и на танцы, позже она стала посещать компьютерные курсы и уроки английского языка. Я решил держать дочь до двадцати лет дома и лишь потом определить в институт. Мне казалось, что так я смогу оградить ее от преждевременных соблазнов столичной жизни, позволю ей повзрослеть, обрести твердые убеждения, необходимые девушке из хорошей семьи.
Ей только исполнилось девятнадцать, когда она познакомилась с Васей…
Веренский сделал паузу, глядя на молодого лесничего.
– Пожалуй, дальше Вася расскажет лучше меня.
– Не уверен, что у меня получится, – залился краской тот. Откровенничать об отношениях с Лизой в присутствии отца ему было неловко. – Лиза однажды подвернула ногу, – обдумывая слова, заговорил он, – зацепилась за корень на лесной тропинке. Она любила гулять в лесу рядом с домом, дальше ей ходить не позволялось, мало ли какой отморозок объявится. Она была благовоспитанной девушкой.
Поэтому, когда я предложил ей свою помощь, она вначале отказалась, постеснялась незнакомого парня, но я настоял и отвел ее домой, почти отнес. Влюбился я мгновенно и использовал любую возможность, чтобы наши встречи продолжались. Сначала я выказал деятельное участие: вызвал врачей, близко познакомился с родителями, на следующий день пришел справиться о самочувствии, предлагал помощь под разными предлогами и скоро стал в доме своим человеком. Галина Ильинична ко мне благоволила, но Леонид Ефимыч держался со мной сухо: я был неугодным поклонником. Отец собирался познакомить Лизу с перспективными молодыми людьми, когда, по его расчетам, настанет для этого пора. А тут какой-то егерь с ружьем.
– Это правда, – подтвердил Веренский. – Ты уж, Вася, не обижайся за откровенность, дело прошлое. Мне было непонятно, почему Лиза сразу заволновалась и принялась мечтать о Васе, как о пресловутом принце. Наверное, я сам виноват, воспитывал Лизу как тургеневскую барышню, все строил из себя потомственного аристократа.
Я был обеспокоен и уже собирался применить родительскую власть – задушить на корню чувства молодых людей, как вдруг Лиза совершенно переменилась к Васе, да так резко и необъяснимо, что вместо радости я встревожился.
Нить повествования снова подхватил Василий:
– Не берусь утверждать, но я предполагаю, что видел однажды Себа. Я пришел в имение под вечер. Лизы не оказалось в особняке. Галина Ильинична направила меня в сад, сказала, что дочь пошла прогуляться. Я пошел искать Лизу и на одной из парковых скамеек застал ее в обществе мужчины. Он был красив, но какой-то порочной красотой. Так выглядят мужчины, пресыщенные любовными похождениями; втайне они презирают женщин, но редко откажутся от мимолетной, пусть даже самой низменной связи. Одет он был элегантно – в черный пиджачный костюм, я даже подумал сначала, что какое-то официальное лицо приехало к Леониду Ефимычу.
