протравливание. Для него использовалась плавиковая кислота. Обезумевшая от горя девушка выкрала из мастерской отца эту кислоту, закрылась в своей комнате и выпила ее. Умерла она в страшных мучениях. Самоубийц хоронили за чертой кладбища. Никто из друзей Жерве не пришел на похороны. Жена лежала дома в беспамятстве. Совершив погребение, Жерве заплатил могильщику и отпустил его. Он сидел возле могилы дочери в полном одиночестве, пока не стемнело. Рыдал, закрыв лицо руками, а затихнув, смотрел на уже осевшие холмики, под которыми покоились два его сына. Когда взошла луна, Жерве словно помешался. Он встал, простер руки над могилами и громко произнес: «Да будут прокляты самым страшным проклятием все члены моего рода, которые только помыслят уйти из жизни добровольно. Пусть их тела после совершения этого самого ужасного из смертных грехов никогда не знают упокоения, пусть превратятся они в исчадия ада, бродят по земле в мерзком облике кровососов, существуют в муках и служат предостережением для всех моих родных по крови. Да будет так!»
И едва он произнес страшное проклятие, раздался отвратительный смех. Жерве опомнился. Он с испугом смотрел, как с неба камнем падают на могилы его детей огромные черные птицы и начинают когтями разрывать землю. Он стал креститься и шептать молитвы. Птицы превратились в огромных черных волков, их красные глаза горели, с клыков капала слюна. Жерве спрятался за ближайшие кусты. Волки разрыли все три могилы, и перед остекленевшим от ужаса взором Жерве встали из ям два полуразложившихся трупа его сыновей, а затем и только что закопанный труп дочери в белом платье. Сыновья встряхнулись…»
Страница закончилась. Я в нетерпении ждала, когда Гарц напишет третью. И вот он отложил ее в сторону.
«…их тела обросли плотью. Они приблизились к сестре. Жерве увидел, как все трое подняли головы к луне и зарычали. Из их пастей торчали длинные клыки. Он вновь начал креститься, бессвязно прося господа простить его за содеянное. Его проклятые дети приблизились к кустам, за которыми он прятался. Жерве с трудом держался на ногах, ужас парализовал его. И вот они стоят перед ним. Увидев их мертвенно-бледные лица, Жерве немного пришел в себя. Хотя восставшие были не иначе как исчадиями ада, и Жерве сам приговорил их к страшной участи, но все равно это были его любимые дети.
— Ты сделал, что сделал, отец, — сказал старший сын. — И пусть тебя содеянное не тревожит! Мы были в аду. И ад самоубийц настолько страшен, что мы не знаем, где нам будет лучше. Возможно, ты совершил милосердие по отношению к нам. О! Если бы мы при жизни знали, каково это — оказаться в невыносимо мучительном мире, где существование — бесконечная пытка, разве мы бы сделали то, что сделали?
— Как можно сравнить мимолетные, незначительные страдания из-за несчастной любви, — продолжил второй сын, — с теми страшными пытками, через которые проходят души самоубийц?! Отец! Запиши проклятие на бумаге, схорони ее и накажи своим детям передавать его из поколения в поколение. Может, так ты убережешь наших родных от этого ужаса.
— Простите, дети, — дрожащим голосом проговорил Жерве, когда сыновья замолчали. — Позаботьтесь о сестре вашей. А я сделаю так, как вы мне велели. И когда близнецы подрастут, я непременно ознакомлю их с этим документом».
Я видела, что Гарц задумался, и с нетерпением ждала продолжения.
В этот момент передо мной появилось лицо Лилы. Оно заслонило все видимое пространство.
— Подожди! — прошептала я. — Я хочу узнать!
— Не сейчас, — строго ответила Лила и коснулась пальцем моего лба.
И я тут же провалилась в черноту.
Очнулась я в гостинице, в кровати. Сев, посмотрела на часы. Было почти девять. Я встала, отдернула шторы и выглянула на улицу. Утро было пасмурным. Густой голубоватый туман застилал улицы практически до крыш. Я попыталась вспомнить события прошлого вечера, но они словно тонули в непроницаемой мгле. Мне казалось, что мою память плотно окутывает дымка, сквозь которую я ничего не вижу. Я подумала, что, возможно, Лила таким образом обезопасила мою психику, и не стала слишком напрягаться и вспоминать. Но периодически, пока я умывалась, одевалась, завтракала в кафе гостиницы, нет-нет да и всплывало передо мной бледное лицо Грега, его грустные глаза. И я слышала его печальный голос, он говорил, что уже начал забывать меня. Сердце сжималось от тоски, я усилием воли отгоняла это видение, хотя окончательно поняла, что больше не могу находиться вдали от него.
«Если Рената все-таки пригласила Атанаса на церемонию, нужно решительно поговорить с ним и потребовать, чтобы мне вернули Грега. Сколько это может продолжаться?!»
Видимо, из-за мрачного настроя я накрасилась сильнее обычного. На лицо наложила белый тональный крем, глаза подвела черной линией, густо наложила тушь, на губы нанесла красную блестящую помаду. Из-за яркого макияжа, темных волос с густой челкой, алого платья и черного шарфа, который я накинула на декольте, я выглядела как последовательница готичного стиля. Но менять ничего не хотелось, да и времени почти не оставалось. Мы договорились с Ренатой, что они заедут за мной около половины одиннадцатого.
Когда она позвонила из холла гостиницы, я сразу же спустилась к машине. Волнения, как ни странно, я почти не испытывала и думала только о Греге. Мне не терпелось сообщить ему, что я увидела в трансе. А вдруг именно этот самый Жерве был предком Грега? Уж очень походило то, что я узнала из рукописи Гарца, на семейное предание Грега. Но ни с Ренатой, ни с Атанасом я не хотела говорить об этом, хотя они были членами одного рода. Возможно, они эту историю знали и без меня.
Подойдя к машине, я увидела за рулем Ата-наса. Он был в черном смокинге и выглядел необыкновенно элегантно. Рядом сидела Рената в белом платье, похожем на свадебное. Правда, лиф был искусно расшит мелкими красными рубинами, и казалось, что белоснежная ткань обрызгана каплями крови. Волосы она убрала в высокую прическу, украшенную крупным цветком белого клематиса.[9] Сердцевина у него была багряная. На заднем сиденье находился Ганс. Он был одет в смокинг и белую рубашку. Его редкие волосы были зачесаны назад и блестели от геля. Лицо выглядело взволнованным и высокомерным одновременно. Мне показалось, что Ганса просто распирает от гордости и сознания собственной значимости. Я уселась рядом с ним. Когда мы тронулись, он повернулся ко мне и сказал, что я отлично выгляжу. Было заметно, что он очень взвинчен. Неудивительно! Я решила сделать последнюю попытку отговорить его, хотя понимала, насколько она бесполезна.
— Ты встречался раньше с Атанасом? — тихо спросила я, придвинувшись к Гансу.
— Нет, — ответил он, — только сегодня удостоился такой чести. Значительная личность! Не хочу, чтобы он меня кусал. Я его боюсь, — добавил он мне на ухо.
— Понятно, — прошептала я. — Я сама его боюсь. Тебе не кажется все происходящее чудовищным?
— В смысле? — удивился он и посмотрел на меня округлившимися глазами.
— Мы с тобой обычные парень и девушка едем в машине с двумя вампирами на весьма подозрительную церемонию, — сказала я и посмотрела на седовласый затылок Атанаса. — Еще не поздно отказаться! — добавила я и сжала руку Ганса.
— Ты что?! — искренне возмутился он. — Я ждал этого дня всю свою жизнь! И прекратим этот разговор. Я ценю твою заботу о моей душе, но ты сама постоянно ходишь по краю пропасти.
Я поняла, что убеждать его бесполезно, и отвернулась к окну.
Мы уже выехали за пределы Гослара и стремительно мчались по дороге, уходящей в горы. Я заметила, что на трассе немало машин и практически все они ехали в одном с нами направлении. Я поняла, что это пары, спешащие на церемонию в Ледяную лилию. На миг мне стало нехорошо от их количества. Очутиться среди множества вампиров в качестве приглашенной гостьи казалось мне совсем небезопасным. Но я помнила, что сказала Рената. Сегодня особый день. Вампиры могли безбоязненно ходить при дневном свете, но в то же время они были намного спокойнее и заторможеннее, чем в обычные дни, вернее ночи. Я тайком наблюдала за Атанасом, но он выглядел вполне привычно. Никакой особой заторможенности я не заметила.
Мы приехали на место. Атанас ловко втиснул машину между двумя джипами. На узком пятачке перед поднимающейся вверх скалой, заросшей еловым лесом, уже практически не осталось места. А машины все прибывали. Когда мы вышли, я увидела девушек, одетых в белые длинные платья. Их лица при свете тусклого туманного дня были мертвенно-бледны. И хотя их щеки розовели от румян, а губы блестели от
