С отходом последних сил прикрытия никто больше не мешал армии вторжения строить свои боевые порядки так, как считали нужным командиры. Уже стотысячная (из них тридцать тысяч степняков) сила распределена была так: шестидесятипятитысячное ядро тяжёлой обученной конкордийской пехоты и степных богатырей отдано было под команду молодого десятитысячника Андона Мемнона, про которого нехорошо шептались в архатских компаниях. Единственный из Мемнонов, после поражения в Войне Последней Надежды он пошёл служить завоевателям – и сделал фантастически быструю карьеру. Он не гнушался помощью колдунов и чародеев. Наконец, при нём никогда не задерживались помощники…
Правое крыло, в основном лёгкая пехота и конные лучники, осталось под командой Андроника Левкоя. Поражения под Ирином ему не простили, но погасили за потрясающе быстрое и лёгкое взятие Бориополя. Мало кто знал, что Андроник полагал себя ущемлённым таким вот разменом: разгром пяти тысяч – и сохранение как минимум пятидесяти; потеря нескольких дней темпа высадки (да хоть бы и вообще никогда не высаживались в этот злосчастный Ирин!..) – и сохранение полугода, который потребовался бы для осады Бориополя… Но Андроник никогда не служил и не присягал царю Авенезеру, оставался на службе Императора – и этим обозначил себе место в грядущих событиях: правое крыло, лёгкая пехота…
Левым крылом командовал боевой жрец Тёмного храма Пард. Мало кто видел его…
И были ещё отряды саптахов под общим номинальным командованием всадника Игона, которые на самом деле никому по-настоящему не подчинились и творили в равной мере разбой и разведку.
Всем этим командовал 'Железный сапог' стотысячник Демир Иерон, когда-то ученик швеца, ставший тем, кем стал, лишь благодаря собственным недюжинным талантам и необыкновенной работоспособности. Говорили, что в мирное время он спал через ночь по три часа. Он знал в лицо и по именам всех архатов и большую часть солдат, с которыми провёл хотя бы одну кампанию. Двадцать лет он воевал на западных границах Степи против небольших, но упорных в своих заблуждениях стран и племён. Оба последних Авенезера держали там малые силы, резонно полагая, что само прибытие Иерона к армии делает армию непобедимой. Его 'танцующие' марши, при которых противник неизбежно получал удар не с той стороны, с которой ждал, снискали ему славу гения манёвра. Что ж, Авенезер Четвёртый, или Полибий, или их военные советники знали своё дело. Мелиорцев следовало переиграть именно в том, в чём они были заведомо сильнее. Именно поэтому Рогдай, узнав о новом командующем силами вторжения, решил начисто отказаться от манёвра и занять жёсткую оборону в таком месте, где сама возможность манёвра будет сведена к ничтожности.
Медленным осторожным маршем, не обнажая флангов, армия вторжения направлялась в сторону древнего города Фелитополя, ныне почти нежилого. Дороги, сходящиеся к нему со всех сторон Севера, ещё могли, однако, служить для прохождения войск, а главное, обозов, без которых нормальное войско быстро превращается в озабоченную пропитанием толпу малограмотных мужчин.
Чуть южнее Фелитополя начиналась Долина Роз, единственный сухопутный проход в Кесарскую область. Когда-то это был процветающий край, сплошной непрерывный сад, сотни деревень и хуторов… Теперь тут никто не жил. Розы, однако, росли до сих пор, хоть и одичали вконец.
Долина, дважды прорезанная не слишком широкими, но глубокими ложами речек Белая и Кипень, имела около шестидесяти вёрст в длину и в ширину около двадцати. С запада, отделённое грядой холмов, было море, с востока – поднимались отроги Черепашьих гор.
Так же медленно и осторожно вводил в Долину Роз с юга свои войска Рогдай.
С подходом личной гвардии конкордийского мятежника Аркадия Филомена у Рогдая стало девяносто тысяч регулярного войска – и ещё шестьдесят тысяч тех, кто горел решимостью, но слабо отличал дрот от копья, а копье от пики.
На военном совете решено было ставить мелиорцев – южан и северян – вперемешку, самое крупное – тысячами. Взаимная ревность удвоит их стойкость. Гвардии же объединить и использовать как единую силу.
Днем и ночью на южном берегу Кипени рыли землю, насыпали валы, возводили частоколы из заострённых ошкуренных брёвен, наклонённых в сторону реки. Кое-где земляные работы сопровождались таинственностью: там люди Януара готовили врагу какие-то особые гадости; об этом говорили шёпотом. Но многие видели те возы, крытые мешковиной, что подъезжали с тяжёлым скрипом, а отбывали с лёгким.
Остатки лодочного флота и полтора десятка кораблей Филомена, поднявшие пиратские флаги, собирались в бухтах и бухточках, которыми изрезаны были берега залива Фелис, и у острова Чур, расположенного у горловины залива, – чтобы прикрыть берег от высадки десанта. Впрочем, ожидать появления армады кораблей не приходилось: обширная область рифов и блуждающих мелей, именуемая Тёркой, делала судоходство в этой части моря делом в высшей степени ненадёжным и рискованным.
Через Кипень всё ещё время от времени перебирались с севера потрёпанные группки отважников. Под покровом темноты другие группы уходили в поиск.
Рогдай, не стесняясь присутствием посторонних, обнял Алексея. Отодвинул его, вцепившись в локти, на всю длину своих крепких ручек. Вновь – обнял.
– Как же ты долго ходил, – сказал он тихо. – Я отчаялся ждать.
Алексей сглотнул.
– Не буду спрашивать, – продолжал Рогдай. – Якун уже разъяснил мне, что Кузня – это совсем не то, что мы о ней думаем. Только всё – потом, потом… Отправляйся к нему. Решите, что делать дальше. И – делайте, чёрт возьми. Никого не спрашивая. Ты меня понимаешь? Уже некогда совещаться, просить позволения…
– Да, стратиг, – прошептал Алексей, – вот это я понимаю.
– И вот ещё, – не отпуская, сказал Рогдай. – Не верь себе. Душа твоя будет говорить: всё пропало. Не верь. Это – чары.
– Моя душа мне такого больше не скажет, – качнул головой Алексей. Только это не чары, подумал он.
Как, оказывается, легко жить, когда уже нечего терять…
Рогдай потрепал его по плечу правой рукой, а левой потащил за собой. При этом он глянул на Алексея
