Это было почти как ожог.
Нет, он не наткнулся на защиту – в конце концов, он был достаточно опытен, чтобы обходить выставленные рога и колья. Кесаревна защиту не ставила. Может быть, не умела. Но, скорее всего, просто знала – ей это не нужно.
Такой жуткой внутренней высоты – или глубины? – он в своей богатейшей практике ещё не встречал…
И вот поэтому в момент, когда он должен был, отрабатывая полученные уже деньги, подчинить себе простого, как матрац, Венедима Паригория, дабы понудить его ещё раз пленить кесаревну и доставить по назначению – Руфин вливал в себя чарку за чаркой мерзкого можжевелового самогона, чуть сдобренного лимонной цедрой. Прекрасно понимая, что это, вполне возможно, последняя в его жизни выпивка. Но ничего другого он просто не мог придумать. Желаемое отупение никак не приходило, и что-то внутри Руфина подсказывало ему, что – и не придёт. Или придёт, но поздно.
Глава седьмая
Когда Блажену унесли, накрыв по обычаю небеленым холстом, Войдан подошёл к Рогдаю и встал рядом.
– Кружит и кружит, – пробормотал он, закашлялся и выплюнул зуб. От него исходил кисловато-сернистый запах, как от прокисшей капустной похлёбки. – Кружит и кружит. Плохо дело, дядюшка, ой как плохо. Не устоять мне. А уж паду, так и конец наступит. Говорил – не дело затеяли…
– Говорил, – согласился Рогдай, напряжённо всматриваясь в даль. Песок из часов высыпался весь, а хор Вергиния всё ещё не пришёл в движение. День был такой – вязкий. Всё требовало чуть больше времени, чем обычно. Совсем ненамного – зато всё. И эти кусочки времени собирались и собирались вместе, и вот уже скоро начало вечера, а сражение по-настоящему и не начиналось.
Пока всё, что было, – не более чем некий обмен условностями. Бои по правилам. Но сейчас конкордийцы должны прорваться – скорее, на левом крыле, – и мы начнём отступать, отступать быстро, почти бежать: дабы не быть поражаемы и в грудь, и в спину. Вот-вот это случится…
И это – цель Иерона сегодня. Чтобы мы побежали. А он бы нас преследовал. Вон и конница его вышла на берег, готовая к переправе…
Вот и прорыв. Слева. Хор рассечён, центр смят, фланг отступает в относительном порядке. Вижу, всё вижу. Сейчас по всем законам я брошу резерв на затыкание прорыва…
– …когда вот так посмотришь вокруг… помните, дядюшка, была мода на гадания по кляксам, пятнали чернилами бумаги и одежды и смотрели, на что похожи кляксы, – когда посмотришь, то сразу становится ясно, что всё вокруг – кляксы после того акта творения, после взмаха руки Создателя, и да – они на что-то похожи, похожи двояко: внешне, и за то мы даём им имена, – и сущностно, но от этого мы все старательно отмахиваемся, чураемся, убегаем, лишь бы не замереть, уставясь в одну точку… потому что, постигая сущность, уходим от формы и пропадаем для мира форм…
– Да, – согласился, не слушая, Рогдай.
Пактовий, видимо, только-только поспел к Вергинию. Тянем время, тянем время. Не нам бы его тянуть…
Тронулись. Тронулись! Не слышно, но кажется, что слышно: нервная дробь боевых барабанов.
Конная купла акрита Степана Далмата, полторы тысячи молодых всадников из числа обученных азахом Симфорианом (в случае неудачи она станет главной жертвой в этой партии) – обтекает хор справа.
Свет знамён.
И вот он – штандарт кесаревны. Покачнулся и пошёл вперёд. Как лодка против ветра.
Никто ещё не знает, что это победа…
Первый залп огненными стрелами дали поверх голов собственных бойцов, и многие от неожиданности присели. Огненные стрелы в полёте гудят как-то особенно противно, а когда их много, то и у самых хладнокровных и смелых съёживается на спине шкура.
Потом последовал второй залп и третий, а четвёртого уже не понадобилось: атакующий клин на глазах распадался. Грозные воины-башни метались, сбивая с себя огонь, валили с ног всех, кто оказывался на пути.
Неспроста испугались они тогда простого деревенского пожара…
Венедим ясно видел своими собственными глазами (а не видел бы, так и не поверил), как огонь охватывает – медленно, но неотвратимо – казалось бы, вполне обычного человека, живого, подвижного, состоящего, по поверью, в основном из воды. Но эти – загорались, будто были оживлёнными чучелами, набитыми промасленным тряпьём.
Плата за неуязвимость во всех прочих отношениях…
Горели, конечно, не все, горели единицы. Но паника пуще и злее огня: паника охватила всех.
Животный вой и визг на время заглушили общий рёв.
А вот мелиорцев на какое-то время взяла оторопь. Не будь этого, скомандуй командир атаку-бой – могли бы смять врага и отбросить хоть до самой реки. Не скомандовал командир атаку…
Хор стоял неподвижно. Нельзя ждать от воинов в бою сочувствия к врагу, но сейчас что-то достаточно близкое к этому испытывали мелиорцы. Будто на их глазах разбойники получали воздаяние не по сотворённому реально злу, а по подстроенной хитрой несправедливости.
А потом стало видно (и слышно, очень слышно), что на левом крыле – прорвались конкордийцы и степняки, что идёт там жесточайшая сеча, что гибнут славы…
И вновь, не давая никакой передышки чувствам, забили с придыхом барабаны, и сплотившийся клин пошёл вперёд, разгоняясь и разгоняясь. Уже не маячили великаны среди людей… Но люди шли уверенно, и залпы Венедимовых лучников не могли их поколебать. Кто-то падал…
