позволишь ли ты мне порасспросить себя? Я даю слово, что не буду пытаться узнать о тебе и твоей деревне ничего, что ты сам бы не хотел сказать. Меня беспокоят люди, живущие в обители под скалой.
– Но я ничего не знаю о них… почти ничего. И всё, что я знал, я сказал тебе.
– Тебе это кажется – что ты не знаешь. А на самом деле ты всего лишь не отдаёшь себе отчета в своих познаниях. И я вижу, что ты по-настоящему боишься узнать что-то ещё… Если хочешь, я сделаю так, что ты даже и не поймёшь, узнал я что-либо из нашей беседы или нет.
Староста задумался, однако ненадолго.
– Хорошо, о спутник, – вздох его был еле слышен. – Но я действительно хотел бы остаться в неведении…
За полтора часа беседы знания Алексей об этом замкнутом мирке существенно пополнились. Велика была странность его, именуемого Дворок. По преданию, каменный свод воздвигся сам собой над головами людей девять поколений назад, и нынешнее новорождённое должно оказаться последним, кто этот свод видит, – но как именно состоится конец мира, предание умалчивало. Интересно, что и после воздвижения свода продолжалась смена времен года, росли деревья и злаки, шли дожди и прилетали ветра и птицы, но многие, отправлявшиеся искать выходы, возвращались ни с чем – если, конечно, возвращались. Дважды разражались религиозные войны, в первой из которых победили колдуны (победили так, что от их противников не осталось даже воспоминаний, и никто не может сказать, с кем они тогда сражались), а во второй колдуны затеяли драку между собой и, очевидно, перестарались. Потому что в мире вдруг завелась нечисть, которой тут не было сроду и о которой никто и не слыхал прежде…
Голубой же свет, рассеивающийся по своду и создающий сумерки днём, вытекает из-за высоких скал на юге; туда ведёт мощёная дорога, по которой никто не ходит, потому что ушедшие не возвращаются. Говорят, что этой же дорогой отбывают души умерших.
По дороге этой ходу вёрст семьдесят известных – и никто не знает, сколько дальше, за скалами.
Всего Дворок имеет вёрст сто поперёк – в самом широком месте, – и вёрст триста вдоль. Говорят, в дальнем конце его есть две дыры, из одной вытекает чёрная река, в другую она проваливается. Людей, по разному счёту, то ли девятерная девятина девятерных девятин, то ли чуток побольше… А ещё там, где кончается известная часть мощёной дороги, живёт Мантик, который знает будто бы всё – но который требует от людей невозможного за свои ответы…
Староста наконец откланялся и ушёл, вымотанный напряжённой беседой, а Алексей как сидел, так и продолжал сидеть на низкой резной скамеечке, привалясь к стенной циновке. На ней плетельщик то ли намеренно, то ли случайно сплёл узор из длинного ряда рун 'отилия', 'йера' и 'ингус'. Что ж, устало подумал Алексей, возможно, именно эта циновка принесла в дом достаток… Сам он в силу рун не верил – Аникит одинаково легко перерубал клинки и рунические, и простые, – но знал при этом, что всяческие знаки и амулеты сильны не столько сами по себе, сколько устроением и гармонизацией сил своего обладателя.
Он вспомнил об Аниките и загрустил…
Саня проснулась будто от удара, вскочила. Было полутемно. Откуда-то доносились негромкие возбуждённые голоса: там то ли ругались, то ли ликовали шёпотом. Тут же зашелестели лёгкие шаги, и вбежала, согнувшись и касаясь руками пола, темноволосая бледнокожая девушка. Саня вспомнила её, потом место, где находилась, потом всё остальное.
Тоска, подлетев незаметно, вдруг накрыла её с головой.
Это из-за сна, попыталась доказать она себе, это всё сон… она видела очень плохой сон, забыла его начисто, вспомнила на секунду и опять забыла. Но глаза её были мокрые, и подушка тоже была мокрая. Она оплакивала кого-то из тех, кто дорог…
Дозорные на маяке Красный Камень заметили корабли сразу после восхода и сначала не поверили своим глазам – так их было много, тёмных низкосидящих кораблей, что сливались они в сплошную полосу. Но уже полчаса спустя в зрительные трубы различимы стали идущие впереди гаяны, узкие и длинные, которые и с одним рядом вёсел способны обогнать ветер, и следующие за ними на расстоянии более тяжёлые хеланды, а дальше дромоны и огромные неповоротливые барги – всего числом около трёхсот…
На маяке зажгли условленный тревожный сигнал, и по цепочке постов сигнал этот понесся в Столию, дорогой попав и в северный Бориополь к Вандо Паригорию, и продолжив от Столии путь на юг, в Петронеллу к Вендимианам. Это мало что значило: северная оконечность Мелиоры, полуостров Дол, был слишком неудобен для обороны. Голый, каменисто-песчаный, он почти не имел населения – только на восточном побережье его в рудниках добывали медную руду и тут же плавили в большой и одной из самых старых кузниц. Высаживаться на Дол можно было в любой точке побережья: здесь не существовало ни мелей, ни рифов. Но и для вторгающихся этот участок суши имел ценность скорее символическую: от прочей Мелиоры его отделял перешеек в четыре версты шириной, скалистый и труднопроходимый; единственную пробитую в скалах дорогу, ведущую к рудникам, перекрыть можно было силами нескольких сот бойцов. И как плацдарм для накопления сил полуостров не слишком годился: на нём почти не было источников воды – только в районе всё тех же рудников; но как поступают с ручьями и колодцами перед лицом наступающего врага, полководцы Конкордии хорошо знали…
Тем не менее корабли шли к Долу.
Высадка началась в час пополудни. Первые гаяны ткнулись носами в песок, из них просто через борта посыпались в мелкую воду саптахи и крайны, в лёгких доспехах и с лёгким оружием. Им никто не противостоял.
Гаяны стремительно отхлынули от берега, освобождая место для тяжёлых кораблей. Те подходили медленно, останавливались в отдалении, спускали в воду сходни. По сходням сводили лошадей, завязав им глаза. Панцирная пехота грузилась в лодки; панцири, впрочем, солдаты не надевали – понимая, что боя не предстоит. Высадка длилась долго, до вечера. К вечеру по всему побережью горели костры. Дрова для них тоже привезли корабли…
Лишь одна попытка сопротивления была оказана. Шестеро стражей маяка отказались сдаться, заперлись в башне и продержались полтора часа, посылая через бойницы арбалетные стрелы в конкордийских воинов. А когда те выжгли, наконец, толстую дверь из морёного дуба и ворвались внутрь, их ожидал ещё рукопашный бой на винтовой лестнице… Поняв, что нахрапом маяк не взять, хитроумные крайны набили нижнюю площадку хворостом, облили каменным маслом и подожгли.
Загудело пламя…
Трое уцелевших стражей засели на верхней площадке и стреляли до тех пор, пока не вспыхнул медный
