Несколько минут они прислушивались к стрельбе. Потом все стихло.
– Будете продолжать? – спросил отец Александр.
– Нет, – сказал Юл. Ему вдруг стало все равно.
– Так вот: может быть, вы и правы. Может быть, это только так выглядит со стороны, а может быть, верно и по существу. Не знаю. Но дело в том, что иного пути нам просто не дано. И это – последний шанс, причем не для нас, а для вас, для всех гордецов и сомневающихся. Или жизнь будет переустроена в духе Евангелия, или просто прекратит течение свое. Не мне вам рассказывать, что творится в безбожной части мира – насилие над самим естеством, взять хотя бы сны по заказу, как их?..
– Онейропии, – подсказал Юл.
– …эти проживания во сне других жизней, бесконечно греховных… и становится ясно, что альтернативой духовному возрождению мира будет не нынешнее ваше богатство и мощь, а всеобщее озверение и вырождение. Через двадцать лет, через пятьдесят – но неизбежно.
– И миссия России – это возрождение совершить?
– Ваша ирония ни к чему. Более того – даже у вас в высших кругах понимают это – потому что помогают нам. Должен сохраниться резерв духа, который даст человечеству возможность выстоять и остаться тем, чем было замыслено: общностью подобий Божьих…
– Новый ковчег, значит, – сказал Юл. – В океане греховности. И то, что мы даем вам деньги, энергию, продовольствие, возим вас на своих кораблях по планетам – это все во имя сохранения вашей духовности? Интересная мысль. Хотите, я открою вам вашу же величайшую государственную тайну? Вы слышали что- нибудь об Обители святого Александра Суворова?
– Не помню, – сказал отец Александр.
– Есть такая обитель – внеепархиальная. К северо-западу от Царицына. Берут туда только мальчиков- сирот пяти, самое большее семи лет. Там они и живут до самой смерти – всю жизнь в стенах. А под землей там заложены термоядерные заряды, и монахи дежурят при подрывной кнопке. Мощность зарядов достаточна, чтобы всю Евразию засыпать радиоактивным пеплом – да и на Америку кое-что попадет… Теперь вам понятно, почему Конфедерация так лояльно к вам относится?
– Этого не может быть, – тихо сказал отец Александр. – Этого просто не может быть – того, что вы рассказали…
– Наведите справки. Только осторожно.
– Это чья-то ложь, которая…
– Туда время от времени приглашают инспекторов Конфедерации – наверное, чтобы мы не теряли остроту восприятия… Мой отец был там дважды. Монахи довольно ехидно говорили, что пример его прадеда оказался чрезвычайно полезен.
– Теперь – к нам, – сказал отец Александр.
Дверь отъехала. Юл встал.
– Ваше преосвященство, – сказал иерарх. – Прошу ваше.
Отец Александр встал, повернулся к Юлу и иноку, поднял руку, благословляя.
– Господи, помилуй нас… – прошептал он.
Юл задремал и проснулся, казалось, прошла минута, но руку он успел отлежать намертво – рука мотнулась и стукнула его по груди, тяжелая и бесчувственная, как деревяшка. Было тихо – так тихо, что слышалось попыхивание свечи: на фитиле образовался длинный нагар, пламя дергалось и коптило. В руку горячо и больно пошла кровь. Юл сидел неподвижно, стиснув зубы. Наконец, рука обрела подвижность, хотя и оставалась еще тяжелой и горячей. Шевельнулся Олег, застонал. С него наручники не сняли – боялись. И тут опять загремела дверь.
Она отъехала немного, и в щель кого-то втолкнули. Человек упал ничком, закрывая лицо и голову руками – и тут же камеру наполнил резкий, разрывающий ноздри смрад Игрикхо. Юл вскочил, зажимая рот и нос. Олег закрылся руками и смотрел, ничего не понимая спросонок. Человек медленно перевернулся на бок, подтянул колени к животу и с минуту лежал так, не двигаясь и, кажется, не дыша. Он был оборван и страшно, фантастически грязен. Потом он со всхлипом втянул в себя воздух и выстонал…
– О-о-о, дья-авол…
По голосу Юл его и узнал. Это был Петров.
– Владислав Аркадьевич? – наклонился над ним Юл. – Что с вами сделали?
– Кто это? – спросил Петров со страхом. Ладоней от лица он не отнял. – Юлий Владимирович? – Что вы тут делаете?
– Представьте себе – ищу вас. Но – что с вами? Вас били?
– Похоже на то… Посмотрите, что у меня с глазами, – он с трудом убрал руки.
Вокруг глаз были черные круги, веки вздулись и запеклись кровью. Юл осторожно – Петров напрягся и застонал – кончиками пальцев раздвинул веки. Ничего нельзя было разобрать: какой-то рубиново блеснувший студень…
– Ни черта не видно, – сказал Юл. – Тут только свеча.
– Чем-то хлестнули по глазам, – сказал Петров. – Я не понял, чем.
– Цепью, чем же еще, – мрачно сказал Юл. – Ладно, главное, что не вытекли, все остальное поправимо. Больно?
– Больно, конечно. Еще ребро… вот здесь…
Юл потрогал. Под пальцами хрустело.
