отдушина. Снаружи было темно.
– Юл, – позвал из угла Цуха; он сидел в позе отдыха, но не дремал. – Что такое по русски: «ваят каат казла»?
– Что? – не понял Юл. Потом до него дошло. – Это ты от кого такое слышал?
– Слышал, – сказал Цуха. – И, знаешь… мне показалось тогда, что вы не любите нас. Терпите, но не любите. Это так?
– Нет, – твердо сказал Юл.
– Я не говорю про тебя. Я говорю про всех. Что вы все, больше или меньше, терпите. И это обидно. Многие обижаются.
– Вот как… – покачал головой Юл. – Тебе это надо было давно сказать. Слушай, я буду объяснять. Вы видите – глазами. Слышите – ушами. Чувствуете вкус – языком. Так? А мы еще и носом, когда дышим, чувствуем… вкус воздуха. И в разных местах и вокруг разных людей и предметов он разный. Ты понимаешь меня?
– Наверное, – сказал Цуха. – А вокруг нас – он неприятный. Так? Поэтому вы морщитесь?
– Он слишком сильный. Ты же морщишься от яркого света?
Цуха ничего не сказал, задумался. Потом развел руками.
– Удивительно. А в остальном мы так похожи…
Загремела и открылась дверь.
– Выходи, – сказал иерарх, указывая рукой на Цуху.
Цуха встал, шагнул к двери. Повернулся, подошел к Юлу, особым жестом сжал его руки.
– Брат, – сказал он, глядя Юлу в глаза; с этой секунды Юл был принят в «дети дождя». Быстро вышел, как бы нечаянно толкнув плечом иерарха. Дверь встала на место, и за дверью глухо завозились.
– Я понимаю, к чему вы клоните, – сказал отец Александр. – Что постановка вопроса, кто лучше: А или Б – порочна сама по себе. Христианин лучше мусульманина, ариец лучше еврея, рабочий лучше заводчика – все это было и ни к чему доброму не привело? Так? Но в нашем случае это сопоставление не годится, потому что у нас не А и Б. У нас А и ноль. Зеро. Пустота. И какое бы сопоставление не взять: «больше», «лучше», еще как-нибудь – всегда А будет преобладать над пустотой.
– Лихо, – сказал Юл. – То есть я – это пустота.
– В этом смысле – да.
– Независимо от того, в какого именно бога верит мой визави?
– Бог един, – терпеливо сказал отец Александр. – Различны лишь имена.
– Это сейчас, – сказал Юл. – А до подписания Великой Конкордации?
– Сомнение и гордыня, – горько произнес отец Александр. – Сомнение и гордыня – вот что нас разделяет.
– Именно так, – сказал Юл. – Вы это отметаете, мы на это опираемся. Может быть, мы устроены по- разному, и то, что для нас основа жизни, для вас – яд?..
– Сатанинское искушение, – сказал отец Александр. – И овладело столь многими… Печально.
– В таком случае Сатана крайне непредусмотрителен. Ведь именно благодаря тому, что сомнение и гордость присущи большей части человечества, вашей церкви удалось удвоить число прихожан – за счет здешних неофитов, кажется, чересчур страстных в вере… как, впрочем, и положено неофитам… тихо…
По коридору кого-то проволокли.
– Не к нам, – сказал отец Александр.
– Не к нам… – эхом отозвался Юл. – Вы в первый раз в тюрьме? – спросил он отца Александра.
Отец Александр вздрогнул.
– Я? Да. Да, первый, конечно… А вы?
– А я сидел однажды. Три дня. У вас.
– За что же?
– Непочтительное высказывание в публичном месте… неопытный еще был, неосторожный…
– Но тогда, наверное, не в тюрьме, а в монастыре?
– Какая разница…
– Но, Юлий Владимирович! – воскликнул отец Александр. – Как можно сопоставлять – убежище и узилище?
– Мне показалось, что разница только в названии, – сказал Юл. – Конечно, вы видите оттенки… А мы, поверьте, просто не обращаем на эти оттенки внимания. Лишение свободы – что еще надо?.. Вообще России не везет со свободой: то крепость, то тюрьма, теперь вот – монастырь… но в монастырь идут добровольно – а когда человек рождается в монастыре, всю жизнь в нем проживает и умирает, так и не увидев ничего кроме… это уже должно называться как-то иначе. И потом: если вера внедряется такими мирскими способами… может у вас человек, заявивший, что он атеист, поступить хотя бы в технический вуз?
– Тихо, – сказал отец Александр. – Вы слышите?
– Стреляют, – сказал Юл. – Далеко.
