– Ничего себе! Какой-то тип уходит от нашей лучшей ищейки, а агент Хилл считает это в порядке вещей…
– Я так не считаю, шеф, но… там надо было видеть все. У Хока не было шансов – толпа валила очень плотная, только что кончилась предыдущая «Феерия». Ни одного шанса, шеф. Ребенок мог уйти от Хока.
– М-да?.. Ладно, оставим пока это. У наших ребят билеты на девять?
– Да, шеф.
– Старайтесь держаться к ним поближе. Парень предупрежден насчет вас, резких движений делать не станет.
– А кто они, шеф? Шпионы?
– Что ты, Хилл… Обычная влюбленная парочка. Банальный адюльтер. Еще совсем дети… Но на них как-то уж слишком тщательно обращают наше внимание. И мне это совсем не нравится. Ты понимаешь, конечно, что они такие же Голицыны, как я – композитор Проктор. И вот тут начинаются настоящие вопросы. Например… – Ланн вдруг замолчал, еще раз перечитал телеграмму. – Но если это тот самый Бэдфорд, то я вообще ничего не понимаю… Ладно, Хилл, иди. Не думаю, что их попытаются убить сегодня, но – постарайся быть готовым ко всему.
Но быть готовым ко всему у Хилла не получилось. Когда «Феерия» закончилась и зрители встали, чтобы поблагодарить актеров, он на несколько секунд потерял из виду своих подопечных. То есть что значит: на несколько секунд? Зрители сели, но Голицыных среди них уже не было. Хок, Адамс и О'Брайн, оставшиеся снаружи, не видели их среди выходивших…
Князь и княгиня Голицыны, люди яркие и заметные в любой толпе, пропали – как будто растворились в воздухе.
8
Они вынырнули из пыльного мира на какой-то тихой улочке, быстрым шагом дошли, почти добежали, до перекрестка, и здесь Глеб остановил проезжавший кэб. Откинувшись поглубже на мягком пружинном диванчике, Светлана, прижавшись к Глебу, шепнула:
– Я боюсь…
– Я сам боюсь, – признался Глеб. – Я перестал понимать, что происходит.
– Может быть, плюнем на все? Уедем прямо сейчас?
– Уже думал. Не получается. Без денег не получается и без документов – тоже.
– Это трудно. Но, наверное, можно. Тем более, раз ты умеешь так…
– Может быть, ты и права, – сказал Глеб с сомнением. – Но, понимаешь ли… – он замолчал и задумался. – У меня такое чувство, будто кто-то толкает и толкает под локоть.
Условились: она ждет Глеба в ресторане отеля, он забирает из сейфа чемодан с деньгами и парой еще не использованных паспортов, после чего, не заходя в номер, спускается к ней.
– Неужели вы покидаете нас? – расстроился портье.
– Нет, – сказал Глеб, принимая из его рук второй ключ от сейфа.
Чемодан, понятно, был на месте. Глеб проверил: все цело.
Да и могло ли быть иначе в этом отеле, гордящемся своей безупречной репутацией?..
Ему вдруг показалось, что все страхи напрасны.
А в номер все же придется зайти: оружие там – и надо прихватить Светлане что-то набросить на плечи: неизвестно, где придется провести эту ночь.
Коридор был пуст. Глеб остановился перед дверью, еще раз огляделся на всякий случай – и переместился в пыльный мир. В следующую же секунду дверь его номера распахнулась, и навстречу вышли, беседуя, двое. Это было неожиданно, как вспышка – и потому на миг все замерли. А потом один из тех пригнулся – и мутная волна боли захлестнула Глеба с головой. Несколько раз под черепом лилово сверкнуло. Потом настала тьма.
Беспокойство объяло ее сразу, как только она села за столик. Ресторан был полон едва ли наполовину. Но от официантки, возникшей рядом, пахло потом, и поза ее выражала усталость.
– Жела-ате, мэ-эм?
– Чего-нибудь некрепкого со льдом.
– Все-о?
– Пока все.
Некрепкое со льдом оказалось лимонным соком с ромовой отдушкой и замороженными дольками лимонных ягод. Светлана выпила большую часть бокала, прежде чем поняла, что рома там гораздо больше, чем это померещилось сгоряча. Поэтому появлению растрепанной Олив она не удивилась.
А Олив… Олив не помнила, когда испытывала такое же облегчение и счастье, как сейчас, влетев в ресторан и с первого же взгляда обнаружив – ну, в самом центре! – эту дуреху, живую и невредимую! И, не вдаваясь в объяснения, она выхватила ее из-за стола, бросив взамен серебряный шиллинг, и увлекла за дверь, к караулящему Баттерфильду, и вдвоем они подхватили начавшую упираться Светлану, бросили в коляску, Баттерфильд хлестнул лошадей… Что ты делаешь, что ты?! Но Олив зажала ей рот ладонью: «Молчи!» – умоляюще… Они летели непонятно куда – прочь, подальше, от огней, от взглядов…
Потом – стояли где-то в темноте, между рядами деревьев (звездная россыпь оконтуривала кроны), дышали лошади, дышало близкое море, и Олив пересказывала Светлане содержание письма, присланного – вернее, переданного через сержанта Баттерфильда – полковником Вильямсом. На третий день после их отплытия полковник, только-только встав на ноги, узнал, что именно происходит, написал это самое письмо,
