сильно подросших за те годы, что она их не видела, узкой улочки все с теми же домиками, прячущимися за кустами сирени, палисадников с ярко цветущими георгинами и «золотыми шарами» Ирина Федоровна глубоко судорожно вздохнула. Кончики ее сжатых от волнения губ дрогнули и поползли вверх.
— А ведь я приехала! — сказала она и, подхватив сумку, легкой походкой спустилась с пригорка по узкой тропинке.
И пошла в глубь деревни.
Последний раз она была здесь четыре года назад на похоронах своей старшей сестры. А потом почему-то все никак не могла заставить себя сюда приехать. Даже когда в прошлом году умер муж сестры, она не появилась. Дом, в котором жили сестра с мужем, а раньше она с родителями и бабушкой, соседи по ее просьбе заколотили.
Когда Ирина Федоровна, пройдя почти через всю деревню и здороваясь с редкими прохожими, подошла к дому, то сердце ее куда-то ухнуло и словно остановилось. Остановилась и она, с трудом дыша и бросив сумку на землю. Дом стоял заброшенный, с заколоченными окнами. В палисаднике с невозможно разросшимися кустами сирени трава высилась почти вровень с облезшим, когда-то выкрашенным голубой краской забором. Рябина, которую посадила еще ее мать, сильно вытянулась и превратилась в раскидистое и высокое дерево. Скамейка возле палисадника, на которой они столько сиживали с сестрой, лузгая семечки и обсуждая последние деревенские сплетни, покосилась набок и завалилась назад. Ее почти скрывали кустики чистотела вперемежку с крапивой. Ирина Федоровна подошла к покосившемуся забору палисадника и зачем-то сорвала гроздь почти красной рябины. Затем потерла ягоды в пальцах и, закрыв глаза, вдохнула горьковатый аромат. И вновь начала улыбаться. На душе становилось все светлее, и даже вид заброшенного дома не мог заглушить эту, все разгорающуюся радость. Крапива затянула и калитку и ворота. Ирина Федоровна пролезла сквозь ее заросли, ожалив голые икры, толкнула калитку и, навалившись на нее плечом, протиснулась внутрь. Двор полностью зарос крапивой, бурьяном и коноплей. Она с трудом продралась сквозь эти заросли и поднялась на знакомо заскрипевшее крыльцо. Дверь в дом была закрыта. Большой висячий замок сильно заржавел. Ирина Федоровна потрогала его, потом, порывшись в сумке, достала связку ключей. Самый длинный ключ был от этого замка, и она много лет хранила его. Она вставила ключ в замок и с трудом повернула. Затем, обмирая от волнения, вошла в дом. Затхлый запах нежилого помещения, темнота от закрытых ставень, очертания такой знакомой мебели, сбивающиеся под ее ногами тканые половики вызвали невольные слезы, но на душе внезапно полегчало.
— Приехала, — тихо сказала Ирина Федоровна, опускаясь на продавленный диван и обводя взглядом полумрак гостиной. — Вот я и дома!
Через неделю практически беспрерывной работы дом и огород были приведены в порядок. Ирина Федоровна чувствовала усталость, но она была легкой и приятной. Соседи приходили к ней, но, видя, как она сосредоточенно работает, сидели недолго и, сообщив последние новости, уходили, обещая обязательно заглянуть, когда она освободится от хозяйственных забот. Ирина Федоровна всех встречала приветливо, но на расспросы отвечала неохотно и кратко. Правда, всем дала понять, что вернулась насовсем. Деревенские, посудачив между собой, решили, что уехала Ирина Федоровна из города исключительно из-за семьи сына и нежелания жить на чужих хлебах. Скоро ее приезд уже не был новостью «номер один». К тому же она была местной, своей, хотя уехала в город давным-давно, поэтому интерес к ее возвращению быстро угас.
Ирина Федоровна на следующий после приезда день сходила на кладбище. Все ее родные покоились здесь. Ее порадовало то, что могилы оказались в порядке, ухоженные и чистые. Она думала, сидя на скамейке и глядя на аккуратные холмики, что и сама когда-нибудь будет лежать здесь и что это, по- видимому, совсем не страшно и даже приятно покоиться в родной земле, когда над тобой шелестят березки, а рядом спят все родные.
Недели через две Ирина Федоровна окончательно освоилась со своим новым образом жизни и чувствовала себя в родном доме все лучше и лучше. После бурного и неприятного разговора по телефону с сыном ничто более не выводило ее из равновесия. Она полюбила сидеть вечерами на крылечке, отдыхая после хлопотного дня. Поглаживая и разминая уставшие пальцы, прислонившись спиной к теплому дереву, Ирина Федоровна слушала обычный вечерний шум деревни и любовалась закатами, которые, как всегда, радовали и удивляли необычайно яркими и сочными красками. Она следила, как медленно меняется цвет неба и облаков, как освещение мягко угасает, а тени удлиняются и густеют, как туман наползает с поля на огород, как стаи грачей летят над головой четкими черными крестами и, пошумев, устраиваются на ночевку на раскидистых высоких тополях. Ирина Федоровна дожидалась, когда закат окончательно отгорит, звездочки заискрятся отчетливо и ярко, и шла в дом. Засыпала она теперь мгновенно и спала спокойно и крепко, как в детстве. Облик ее постепенно начал меняться. Лицо разгладилось и посвежело, одутловатость исчезла, обычно поджатые губы расправились, и их уголки приподнялись, глаза распахнулись и посветлели. Она полюбила одиночество и возможность распоряжаться своим временем по собственному усмотрению.
Начало сентября выдалось ясным и необычайно теплым. И Ирина Федоровна стала часто уходить на длинные прогулки. У нее был излюбленный маршрут. Деревня располагалась на довольно высоком и длинном холме. Внизу расстилались поля, уже давно не обрабатывающиеся и заросшие густой травой и цветами. Все улочки сходились в одну дорогу, которая спускалась с холма в степь и проходила возле небольшого, почти круглого по форме соснового леска с разлапистыми, причудливо изогнутыми от сильного степного ветра деревьями. Чуть дальше виднелись изгибы блестящей ленты реки, с берегами, окаймленными кустарниками и редкими тополями. Ирина Федоровна выходила из деревни и останавливалась на холме, в том месте, где дорога спускалась в степь. Она любила стоять здесь и смотреть на открывающийся перед ней простор. Потом шла быстрым шагом вниз по дороге, но почти всегда сворачивала к крохотному родничку с чистой ледяной водой.
Но иногда она не спускалась в степь, а шла в смешанный лес, который тянулся на несколько километров, вплотную подходя к соседней деревне. Когда она возвращалась обратно, то обязательно усаживалась на пригорке, густо поросшем лесной клубникой вперемежку с кустиками чабреца и клевера. Это было ее любимое местечко еще с детства. Ее взгляд скользил по изгибам дороги, по разноцветью степи, по длинной ленте реки. Она смотрела вдаль на линию горизонта, на темнеющие перелески, на облака, всегда разные и постоянно меняющие форму и цвет. Птицы пролетали над ее головой, жучки копошились в траве у ее ног, мухи жужжали возле ее лица, но было четкое ощущение, что она одна и никому в мире нет до нее никакого дела. И это необыкновенно успокаивало и умиротворяло. Ее глаза начинали сиять тихой тайной красотой, губы складывались в легкую улыбку, душа чуть ныла и словно просила о чем-то.
Как-то утром, повинуясь внезапному порыву, Ирина Федоровна открыла старую тумбочку, в которой хранились никому не нужные вещи, и достала свой альбом для рисования, оставшийся еще со школы. Она опустилась на пол возле тумбочки и стала внимательно разглядывать рисунки. Неожиданно они показались ей необычайно удачными и красивыми. Вот зеленая гусеница бабочки-капустницы, лежащая на листе лопуха; вот четко прорисованные «анютины глазки», ярко сияющие на черной влажной земле; вот полураскрывшийся бутон розового шиповника с забирающимся внутрь толстым мохнатым шмелем. Альбом до конца заполняли такие зарисовки, выполненные цветными карандашами. В конце были вложены три акварели на отдельных более плотных листах. Ирина Федоровна внимательно смотрела на изображение реки на закате с водой алого цвета и такого же тона небом, на осенний, желтый от листвы, пронизанный солнечным светом березняк, на скошенный луг с маленьким лохматым стожком на краю и тоненькими кривоватыми березками рядом. Акварели были нарисованы небрежно и как бы наспех, но все равно выглядели изумительно живыми и прекрасными. Ирина Федоровна долго не выпускала свои работы, вытирая невольные слезы. Затем нехотя закрыла альбом и убрала его в тумбочку.
Какое-то время она сидела, нахмурясь и о чем-то напряженно раздумывая, потом быстро встала, подошла к печке и достала кусочек угля. Вновь открыв тумбочку, взяла пожелтевший лист картона и уселась на пол. Она торопливо провела несколько линий угольком, чувствуя невероятное удовольствие от давно забытых ощущений, которые рождались в кончиках пальцев. Душа словно размягчалась вслед за движением угля и появляющимся рисунком. Закончив набросок, Ирина Федоровна цепко глянула на картон и довольно улыбнулась. Старый деревянный дом с покосившейся крышей, на которой сидел толстый сердитый кот, хоть и были прорисованы одними черными линиями, выглядели живыми. Ирина Федоровна поставила картон в комнате на стол, прислонив его к вазе с букетом полевых цветов, и, полюбовавшись еще несколько
