разрядка не наступает дольше. Но вот – все! Идем в ванную, потом ложимся под одеяло и говорим друг другу, что сегодня хорошенько выспимся. Но только я поворачиваюсь к нему спиной и чувствую, как он обнимает меня, как его прохладное и все еще чуть влажное тело льнет к моему, желание вспыхивает с такой силой, что никто не в состоянии противиться ему. Хуже всего, что мы никогда не можем насытить эту жажду до конца. Тела наши к утру уже просто не могут, но желание остается и даже становится еще более острым. И самое ужасное, что Денису нравится доводить себя до полного изнеможения. Он истаивает во мне, как свеча.
Как-то он спросил, знаю ли я, как умер великий итальянский живописец Рафаэль. Оказалось, что в возрасте 37 лет от полного изнеможения, вызванного непомерной работой днем и непомерной страстью ночью к его юной любовнице Форнарине. Началась лихорадка. И все! Дениса очень восхищает такая смерть.
Весна действует на Дениса возбуждающе. Хотя еще лежит снег и довольно холодно, но он говорит, что чувствует, как меняется даже состав воздуха. Он сейчас пишет невероятно много стихов и так же невероятно много занимается со мной любовью. Как он все это совмещает? Не могу понять. А как же всякие сублимации, одиночество, очищение и прочее? Ему это почему-то не нужно.
Вчера вечером, когда День пришел с занятий и, сбросив светло-серое пальто, крепко прижал меня к себе, я отстранилась и сказала, что хочу серьезно поговорить.
– Ты больше не любишь меня? – тут же спросил он и стянул с себя бледно-голубой свитер.
День не поднимал глаз, ожидая ответа, словно приговора. Потом, видя, что я молчу, прошел в комнату и сел в кресло.
– Иди ко мне, – услышала я, и сердце сразу заколотилось.
Я вошла и остановилась в метре от него. Не вставая, он протянул ко мне руки.
– Иди же скорей! Я умираю без тебя, – прошептал Денис. – Весь день я думал о тебе.
Мне хотелось только одного: сесть к нему на колени, прижаться носом к его шее и забыть обо всем на свете. Но я знала, чем все это закончится.
– Денис, – начала я, – нам надо в корне изменить наши отношения. Варианта два: или мы меньше занимаемся сексом, или реже видимся и тогда, естественно, меньше занимаемся сексом.
– Ты устала? – встревоженно спросил он. – Плохо себя чувствуешь?
Я молчала, обдумывая, как и что ему сказать. Я уже давно видела, что он становится все бледнее и весь его облик будто истончается и тает. Я же, как ни странно, чувствовала себя хорошо. Мой организм легко приспособился к таким перегрузкам, и я быстро восстанавливалась. Но вот День… Одно время я надеялась, что наступит неизбежное в таких случаях пресыщение, ведущее к апатии и отвращению. Но с нами этого не случилось ни разу. Мы доходили до обморочного состояния. Казалось, что тело исчезает от переутомления, но душа оставалась и была все такой же любящей, нежной и хотела только одного: полного и окончательного слияния.
Денис молчал. Он спокойно смотрел на меня и ждал моих слов. Но я их не находила. Потом все-таки сказала:
– Ты должен, наконец, понять, что дальше так продолжаться не может. Надо стать благоразумными и как-то регулировать, правильно дозировать… Пора тебе из мечтательного мальчика превращаться во взрослого мужчину.
Он улыбнулся одними глазами и тихо проговорил:
– Я никогда не был мальчиком, как и никогда не буду мужчиной. Я – нечто другое… Как и все поэты.
Я не нашлась, что ответить на это странное заявление.
Все продолжается. Я в тоске. Но люблю его беспредельно. Как ни больно было это говорить, но все-таки предложила:
– Давай расстанемся.
День стоял в этот момент передо мной совершенно голый. Его стройное изящное тело вздрогнуло, будто от удара. Я увидела, как расширились зрачки его глаз, как чуть приподнялась припухшая от поцелуев верхняя губа, словно у обиженного ребенка. Помолчав с минуту, он начал говорить, не отрывая от меня глаз:
Вот и поговорили!
На праздники я уехала к родителям. День все понял и не обиделся. Лучше бы я этого не делала! Хотя… уже и не знаю, что лучше. Вчера вечером он приехал ко мне, и я мгновенно поняла, что разлука его губит еще сильнее, чем любовь. Когда я увидела его измученный взгляд, его побелевшие губы, то неожиданно для себя и для него расплакалась. Он начал утешать. Закончилось все ужасно. Под утро День потерял сознание.
Никогда не забуду его лицо! Он лежал на полу на ковре совершенно белый, с приоткрытым бесцветным ртом и запавшими веками, обведенными синевой. Я склонилась над ним, пытаясь уловить дыхание. Меня трясло. Я схватила его запястье. Пульс был очень слабым и неровным, рука – обмякшей и холодной. Бросилась к аптечке. Не сразу смогла вскрыть ампулу с нашатырным спиртом, потому что меня продолжала бить крупная дрожь.
И вот он пришел в себя. Дыхание стало более ритмичным и глубоким. Вначале порозовели губы, потом дрогнули ресницы, веки начали медленно подниматься. И вот, наконец, я вижу его глаза. Как он смотрел на меня! Так нежно, так долго и глубоко, словно прощался навсегда.
Душа моя застыла, и я приняла решение.
Вот и все! Вчера все закончилось. Умру от боли! Умру! Но иначе нельзя. Попросила помочь моего давнего друга Глеба. Ничего другого придумать не смогла. Ему тридцать лет, выглядит он великолепно. Очень красивый и стильный. Глеб приехал вечером. Я зачем-то наставила полную комнату свечей. Открыла бутылку вина, налила в два бокала. Потом надела короткий алый халатик, волосы растрепала. Пришлось подрумяниться, потому что была ужасающе бледна.
Глеб смотрел на эти приготовления, чуть улыбаясь, и, видимо, не совсем понимая. Он раздеваться полностью не стал, остался в брюках. Мне показалось это смешным: голый накачанный торс и дорогие шерстяные брюки с кожаным ремнем. Но я была не в себе и плохо соображала, поэтому промолчала. Глеб, видя в каком я состоянии, пытался меня успокоить. Он протянул мне бокал. Мы выпили. И тут раздался звонок в дверь. Я так сильно вздрогнула, что уронила бокал. А потом тупо смотрела, как вино медленно растекается по светло-голубому ковру. Мне показалось, что это лужа крови, голова закружилась. Но Глеб слегка тряхнул меня за плечи. И я, с трудом оторвавшись от созерцания алого пятна, пошла открывать.
Распахнула дверь и тут же отошла, страшась объятий и поцелуев. Помню, ноги у меня были словно ватные, и я боялась упасть прямо в коридоре. День снял куртку и внимательно посмотрел мне в глаза. Потом, так же молча, зашел в комнату. Я почему-то метнулась к Глебу, который обнял меня. Я благодарно привалилась к нему, пытаясь устоять на подгибающихся ногах.
Все еще думаю, как сердце может вместить столько боли и тут же не разорваться?! Оказалось, что может. Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Пауза сильно затянулась, и Глеб пришел мне на помощь.
