считает себя счастливым человеком оттого, что днем он динамитом рвет скалу, через которую прокладывают туннель, а вечером по гранитным ступеням поднимается в свой «Храм искусств», где он играет ведущие роли в народном театре.
— Так в чем же дело? Пошли ему правила приема в наш институт, и пусть готовится. За год он многое может сделать.
Волчанский хотел что-то ответить Кораблинову, но дверь открылась ив кабинет вошла с подносом в руках Серафима Ивановна. Подмигнув Волчанскому как старому знакомому, она поставила на столик перед Кораблиновым еще дымящийся паром кофейник и две чашечки.
Не желая своим присутствием мешать разговору двух старых друзей, которые, как всегда при встречах, беседовали возбужденно, а порой даже громче, чем следовало бы, она тут же бесшумно удалилась и закрыла за собой дверь.
— Дело не в одном этом талантливом парне. Правила приема скалопроходчику Батурину я, конечно, вышлю, на будущий год он приедет в Москву и, я уверен, достойно померится силами со своими соперниками… Все это так, все так… — Волчанский пододвинул к столику кресло и сел в него. А сам сосредоточенно думал о своем, о том главном, что привело его к Кораблинову. — Дело в принципе. В государственном принципе!..
— В каком это еще государственном принципе? — насмешливо искривил губы Кораблинов, помешивая серебряной ложечкой в чашке.
— Меня уже давно бесит московский барьер прописки! — ответил Волчанский и стал дуть на горячий кофе.
— Что это еще за барьер?
— Самый настоящий непреодолимый барьер, который исключает всякую возможность талантливым артистам и режиссерам провинциальных городов показать свои силы и потягаться с мастерами сцены столицы. — Волчанский отодвинул от себя чашку и поправил галстук. — Ведь что получается, Сереженька!.. Выходит, что в нашем артистическом мире Москва — только для москвичей. Академики, ученые, те поумнее да похитрее нас: заметят где-нибудь в Хабаровске или, скажем, в Иркутске молодого талантливого ученого, который большой науке обещает многое, они тут же сразу на карандаш его!.. А потом шлют ему приглашение поработать на ниве науки в столице. Тот, бедный провинциал, от неожиданности и радости вначале теряется, разводит руками, топчется, мнется, объясняет, что он рад бы работать в Москве, но он не один, у него жена, дети… А ему в ответ на это в отделе кадров Академии молча протягивают ордер и ключи от трехкомнатной квартиры где-нибудь на юго-западе Москвы или на Кутузовском проспекте… Умеют!.. Ох как умеют эти академики постоять перед правительством и Моссоветом за свою смену, чтобы постоянно поддерживать большой огонь в горнилах науки!.. А мы?! Что мы, московская артистическая элита? Где ищем себе смену? Делаем ставку на своих московских сынков, среди которых столько балбесов! Наши детки часто кичатся тем, что знают в лицо чуть ли не каждую знаменитость, а некоторые даже, как ровня ровню, похлопывают нас по плечу, а за глаза поносят на чем свет стоит и называют старперами, хрычами… А сами, бедные дети Арбата, ни умом не постигли, ни сердцем не почувствовали, на какой пашне произрастает это великое и святое древо, имя которому — Искусство.
Кораблинов хотел что-то возразить Волчанскому, но тот, не слушая его и забыв про остывший кофе, встал с кресла и снова принялся расхаживать по кабинету.
— В спорте хорошо! Там есть мера!.. Реальная мера, в конкретных измерениях: в метрах и километрах, в граммах и килограммах, в секундах и часах… Возьмем хотя бы штангистов. Когда-то, сразу же после войны, гремел силач Григорий Новак. Я сам его видел, как он поднимал штангу. Но не успел Новак привыкнуть к славе богатыря, как вдруг откуда ни возьмись появился Юрий Власов. Кое-кто думал: ну, кажется, здесь предел нагрузки для человеческих мускулов. А не тут-то было! Не прошло и четырех лет пребывания Власова на богатырском Олимпе, как в малоизвестном донецком городишко забойщик шахты переплюнул и Власова… Повторяю: в спорте есть мера — килограммы, граммы, часы, секунды, метры, сантиметры… Там будь ты сыном хоть самого председателя Комитета физической культуры и спорта, а если уж ты тюхтя-матюхтя, то тебя не возьмут не только в сборную страны по хоккею, а даже в дворовую команду не запишут.
— И что же ты хотел бы?
— Ты, конечно, можешь сказать: «Бодливой корове бог не дал рогов» и всякое такое прочее, но будь я министром культуры, я бы учредил конкурс во всех театрах Москвы и Ленинграда. И по особому графику я позволил бы художественным советам театров каждые три года обновлять, скажем, восьмую или десятую часть труппы. Ты только прикинь — десятую часть труппы! В труппе из шестидесяти человек обновлялись бы каждые три года шесть человек. Какое бы творческое соревнование охватило всех членов труппы! Какая ответственность и честь лежали бы на плечах каждого артиста столичного театра!.. И это обновление шло бы за счет артистов всех театров страны. Прошел по конкурсу — получай ключи от квартиры и поезжай за своим семейством в Саратов или в Смоленск. Поставить правовой вопрос работников искусства на такую основу и на такой уровень, на который поставлен в нашей стране человек науки и спорта. А так получается дискриминация. Если ты бьешь по воротам и попадаешь в девятку под самую штангу — тебя тут же берут в сборную Союза и делают москвичом, а если ты с мочаловской или каратыгинской силой таланта играешь короля Лира или Арбенина в Котласе или Чебаркуле, то и играй себе на здоровье! Аплодисментами чебаркулян ты обеспечен до самой пенсии. Вот оно и получается: вначале у нас наука, потом спорт, а уж на третьем месте искусство.
Кораблинов провел широкой ладонью по лицу, потрепал небритый подбородок и глухо ответил:
— Да, старина, много ты сегодня мне наговорил. Эдак получается, по-твоему, что право на Москву нужно заслужить. Не так ли?
Волчанский чуть ли не подскочил от точного вопроса Кораблинова.
— Совершенно верно!.. Москва — это столица великой коммунистической державы. Право жить в ней и работать дано не каждому.
— А ты не боишься, что через двадцать лет она, наша столица-матушка, распухнет от талантов и чемпионов? Кто же будет стоять у станков и водить трамваи?
Волчанский остановился и с хитроватым прищуром посмотрел на Кораблинова.
— Я продумал и это. Сотня честнейших и талантливых людей, ежегодно прибывающих в семимиллионную Москву, — это капля в море. Но лиши права автоматической прописки один процент, всего только один процент уголовников, отбывших свой второй или третий срок заключения, — и приток светлых личностей в столицу численно уравновесится с оттоком из нее бандитов и хулиганов. Мы идем к тому, что Москва будет первым городом в нашей стране, на гербе которого будет алая лента с золотым тиснением: «Коммунистический город». А потом, по примеру Москвы, очистят себя от всякой скверны и столичные города республик. Это будет! И я в это верю!..
Кораблинов сидел с закрытыми глазами и впервые задумался над тем, о чем только что сказал Волчанский. Первый коммунистический-город в стране… Город без шпаны и хулиганов… Город, в котором люди на ночь не будут закрывать на запоры окна и двери… Город, в котором на улицах и скверах будет порядок, как в музеях. И тут же в памяти всплыло неприятное происшествие, которое произошло в парке имени Горького неделю назад. Кораблинов пошел с внучкой в парк, задумал покатать ее на карусели. В очереди у кассы три изрядно подвыпивших парня начали приставать к девочкам-школьницам. Те вначале делали вид, что не замечают их плоских и пошлых острот, а потом вышли из терпения и призвали распоясавшихся парней к порядку, пригрозив пожаловаться милиционеру. Эта реакция девушек еще больше раздразнила подвыпивших хулиганов, и они, гогоча наперебой, начали говорить непристойные слова!.. Видя, как щеки внучки от стыда полыхают румянцем, Кораблинов не вытерпел и заступился за девушек. Он всего- навсего сказал парням то же, что им только что сказали девушки: если они не прекратят безобразия и не оставят школьниц в покое (он нарочно подчеркнул слово «школьниц», чтобы дать понять хулиганам, что они имеют дело с несовершеннолетними), то он вынужден будет сдать их постовому милиционеру. И тут один из парней, тот, что постарше других и понаглей, слегка задел плечом Кораблинова и, искривив губы, отчего его и без того отвратительное в своем непристойном выражении лицо стало еще неприятнее, процедил: «Предок, ты давно ремонтировал свои золотые зубы и очки в роговой оправе?»
Возмущению Кораблинова не было предела. Оставаться в очереди дольше он не мог. Он кинулся по аллеям искать постового милиционера, чтобы задержать хулиганов, а когда нашел его и прибыл с ним к
